Милюкову и мне не удалось попасть в их число, потому что состояние под судом по обвинению в государственном преступлении лишало нас избирательных прав. Наш талантливый защитник О. О. Грузенберг считал необходимым во что бы то ни стало выиграть время, которое работало в нашу пользу. Когда он, уже в третий раз, под каким-то предлогом обратился к председателю Судебной палаты с просьбой о новой отсрочке, тот решительно отказал. Грузенберг вышел из его кабинета мрачнее тучи, мы старались успокоить его уверениями, что он сделал больше, чем можно было от него требовать. Но он только обругал нас и вновь, рискуя напороться на грубость, вошел в кабинет грозного Максимовича и через несколько минут вышел сияющий – добился-таки отсрочки на 15 мая. Это, однако, нисколько не умалило огорчения, что я не попал в число «народных избранников», я им страстно завидовал, особенно в день приема в Зимнем дворце и открытия торжественного заседания Думы.
День 27 апреля выдался чудесный, и яркое сияние весеннего солнца еще выше поднимало радостное настроение. Мы писали: «История сохранит светлое воспоминание об этом светлом часе в истории русского народа… Это будет первый час новой эры в истории страны». Не хотелось задумываться над тем, что министерство Витте–Дурново хотя и уволено, как того требовало общество, но на его место подобрано было другое из заведомых реакционеров под председательством едва ли не самого яркого бюрократа Горемыкина.
Вечером состоялось собрание в отличном помещении кадетского клуба, основанного на щедрое пожертвование князя Бебутова, депутаты говорили речи, и все были возбуждены до опьянения. Пожаловал и С. А. Муромцев, в апогее величавости, чтобы проститься с партией – председатель Думы не должен быть партийным. По заслугам перед конституционным движением право на председательское место бесспорно принадлежало Петрункевичу, и, не будь Муромцева, который лишь в последний год примкнул к движению, он и был бы на этот пост выдвинут. Но Муромцев как бы для того и был рожден, чтобы стать председателем парламента. Красивое, бледное, строгое лицо, умные черные глаза, размеренная повелительная речь, величественная осанка представляли на редкость гармоничное сочетание. Задолго до созыва Думы, когда все были поглощены борьбой за нее, он занялся составлением наказа – правил внутреннего распорядка – и сам был его воплощением. Когда он восседал на высокой кафедре своей, как статуя неподвижный, с гордо поднятой точеной головой, он казался прекрасным мраморным изваянием, о которое должны сокрушиться волны возбуждения. Страстный Петрункевич был больше на своем месте среди своих соратников – он и был председателем Центрального комитета, а в Думе – председателем выдающейся по умственному и образовательному уровню фракции и сам снял в пользу Муромцева свою бесспорную кандидатуру.