Уход обоих на газете нимало не отразился. Кто мог – не то чтобы оценить значение, но и просто заметить среди хаоса отсутствие того или другого сотрудника? К тому же «политика» вытеснила все другие отделы, и опять фельетон стал большой редкостью. Осталось единственным и это пышное собрание, внутренний строй редакции фактически не изменился. Только Милюков до своей отставки в апреле[90] стал совсем редким гостем, а если ночью и заезжал на великолепном дворцовом автомобиле, то имел такой изможденный вид, что язык не поворачивался обременить его еще и редакционными заботами и вопросами.
Существенное изменение выразилось в приобретении типографии в собственность с превращением издательства в акционерное общество. Возникновение все новых и новых газет и появление бесконечного количества брошюр предъявило острый спрос на типографии, цены бешено повышались, вследствие чего обеспечивающая договор неустойка перестала служить гарантией его исполнения – новые газеты охотно брали на себя ее уплату, и потому необходимо было оградить себя приобретением типографии. Сколько бумаги было тогда изведено, какой стремительный водопад печатных слов извергался! Оставшиеся от пышных программ и воззваний бумажные лоскуты, отданные на волю легкомысленного мартовского ветра, который задорно подхватывал их и швырял в лицо, дразнили мыслью о нелепости попытки приготовить из них удобоваримую пищу для ума и души. Если бы можно было проверить, сколько экземпляров было прочтено из сотен миллионов брошенных на рынок брошюр и газетных листов. Разве до чтения было тогда? Разве была возможность сосредоточиться, обдумать напечатанное, когда все сдвинулось с места и куда-то перемещалось? Чем труднее было разобраться в этом, тем легче верилось тому, кто давал краткий точный ответ: важнее содержания был убежденный тон, решительный жест. У Каминки тоже возникло желание содействовать расширению бумажного потока, никакого труда не стоило добыть несколько сот тысяч, и мне пришлось спешно, в бивуачном порядке, заняться организацией народной газеты «Земля» для абсолютно безнадежной задачи – противодействовать разнузданной демагогии.
Бумаги становилось все меньше и меньше в противоположность количеству участников бумажного комитета, которое все росло. Помимо представителей новых газет, почти исключительно социалистических, состав был расширен еще и приглашением делегации от Союза рабочих печатного дела. Социалисты образовали самостоятельную секцию, оградили ее высокой колючей проволокой, в ней замкнулись и рабочие, злобно оттуда поглядывая на нас. Приглашением рабочих мы были обязаны настояниям директора одной из крупных фабрик «Сокол», ставшего совершенно неузнаваемым после победы революции – он и внешне стал другим с помощью растрепанных волос, затасканного пиджака и мятого воротничка (первым жестом Керенского на посту министра юстиции тоже было срывание с себя крахмального воротничка), а спокойная, толковая деловая речь сменилась резкими возгласами, бесцеремонно перебивавшими говоривших. На обращаемые вопросы он упрямо отвечал, что может составить свое мнение, только выслушав заключения рабочих. Ему указывали, что откладывать решение срочных вопросов до следующего заседания неудобно. «Еще более неудобно решать без пролетариата, и, что бы вы (себя он уже ставил вне нас) ни постановили, все будет отменено». А когда на следующем заседании пролетариат появился, стали сыпаться заявления о проверке мандатов, об установлении паритета и т. п.