Это революционное радение, запечатленное в крылатом выражении «левее здравого смысла», слагалось из различных ингредиентов: тут было и опьяняющее ощущение разбитых цепей, и мелкая трусость, опасение подвернуться под размах революции, и детские реминисценции о сказочных превращениях. Оно захватывало не только «взбунтовавшихся рабов», как позже выкрикнул в сердцах самый ярый апологет революции Керенский, не только социалистов, склонных считать, что не революция для человека, а он для нее, но и те круги, в которых я вращался и для которых революция была более чем несвоевременной.
Когда обсуждался вопрос о замене Главного управления по делам печати соответствующим новым условиям учреждением, редактор «Русских ведомостей» Розенберг настаивал, что вообще никакого учреждения не требуется, обойдемся без него. На заседании комиссии по пересмотру судебных уставов и молодые, и старые судебные деятели, вчера еще мирившиеся с режимом Щегловитова, сегодня требовали положить в основу юстиции принцип – все понять, все простить.
Но совсем в отчаяние привело недоразумение с Набоковым: однажды он написал для «Речи» статью против «Нового времени», которое язвительно уличало Временное правительство в том, что оно строит государственное управление на началах толстовского непротивления злу. Прочитав этот выпад, я подумал, что не следует упускать случая помолчать. Положение требовало появления сильной власти, чтобы прекратить распад, остановить центробежное стремление. У нас по отношению к Временному правительству, в котором тогда было несколько министров-кадетов, руки были связаны, но возражать против по существу вполне правильных замечаний «Нового времени», которые могли лишь облегчить задачу власти, было явно не нужно. Я и высказал моему другу свои соображения, по обыкновению, с излишней горячностью, он поколебался и предложил обсудить вопрос за редакционным обедом. А там одни молчали, Милюков, Шингарев и другие решительно не соглашались, и никто меня не поддержал. Так и пришлось напечатать эту статью, в которой сказано было, что, в отличие от свергнутого, новый строй зиждется не на принуждении, а на моральном воздействии. Конечно, та или другая отдельная статья ничего не могла изменить в ходе событий, но существенно, что в первые месяцы никто не задумывался над необходимостью воздвигнуть преграду революции. Позже, когда кадеты вышли из состава Временного правительства и «Речь» освободилась от оков официоза, лозунг твердой власти выступил на первый план. Но некоторые друзья мои, стоявшие левее кадетов, язвительно напоминали, что прежде «Речь» высказывала другие взгляды.