Не забыть заседания Временного правительства, на которое граф Капнист и я были приглашены для доклада. Это было поздним вечером, в Мариинском дворце теперь резало глаз смешение стилей: придворные лакеи в торжественном облачении, словно из-под земли выраставшие за спиной с чайным подносом в руках, толстые ковры, заглушающие шаги, и в противовес – шумная, вызывающе неестественная развязность новых хозяев. За длинным столом вразбивку сидело несколько министров, глубоко погрузившихся в лежавшие перед ними бумаги, с краю возвышалась знакомая фигура старого друга Набокова, управляющего делами Временного правительства, всем своим аккуратным видом тоже не соответствовавшего текущей обстановке; в центре князь Львов, всеми брошенный и озиравшийся по сторонам, не оторвется ли кто-нибудь от бумаг. Керенского, Милюкова и Терещенко не было, они пришли к концу обсуждения, а некоторые конца заседания не дождались и уходили не простившись. Мои объяснения отнюдь не отвлекали министров от бумаг, никто даже и головы не поднял, и один только государственный контролер Годнев тревожно спрашивал и проверял, не вызовет ли реформа дополнительных трат из казначейства, хотя и вся-то сумма по тогдашним масштабам была микроскопической. Остальные упорно молчали, и тщетно князь Львов несколько раз переспрашивал, нет ли еще у кого замечаний. Только когда мы уже встали, Керенский бросил колкое замечание относительно «Речи», которой-де «не избежать привлечения к уголовной ответственности». Кое-кто засмеялся сановной шутке, я огрызнулся, сказав, что «Речи» к этому не привыкать, на что Керенский, все больше возвышая голос, заговорил, что печать неправильно понимает свои обязанности, что «вы охотно отмечаете и подчеркиваете наши ошибки, но ничем не обмолвитесь обо всем хорошем, что мы делаем». Можно ли было ушам поверить: ведь вот и «великая бескровная» пришла, и царские министры в тюрьме, а в их креслах уселись новые люди, и только для того, чтобы с таким сознанием своего превосходства повторять старые слова, закреплять деление на «мы» и «вы». Неужели же сила не в человеке, а в таком бездушном, но таком мягком, таком удобном кресле?
Когда потом я поделился своими мрачными впечатлениями с Набоковым, он мне ответил, что это заседание можно назвать образцовым, обычно между отдельными министрами идет разговор, сливающийся в гул, и после заседания он не знает, как составить протокол и состоялось ли по тому или другому вопросу постановление. А среди беспорядка то и дело вспыхивают острые недоразумения.