При Мотовилове я назначен был секретарем гражданского отделения, на место долго не соглашавшегося выйти в отставку старого служаки без всякого образования, которого молодой товарищ председателя сразу невзлюбил. Теперь преобразование канцелярии пошло быстрым темпом, и это было весьма кстати, потому что вскоре к нам на ревизию приехал известный юрист Носенко, занимавший в то время пост старшего консультанта в министерстве юстиции. Это не была ревизия в узком смысле слова – министр юстиции Муравьев решил подвести итог изменениям, внесенным в судебные уставы за тридцать лет их существования, и придумал созвать комиссию из юристов и судебных деятелей, которая должна была снять с него тяжесть ответственности. Изменения касались не только уголовного процесса, главным образом суда присяжных. В гражданском процессе тоже накопилось много изменений, но они имели более или менее удачный, чисто деловой характер и вызывались быстрым развитием и усложнением экономических отношений. Комиссия составила длинный список вопросов для выяснения фактического состояния правосудия, а в некоторые суды командировала своих членов для непосредственного обследования.
Еще до приезда Носенко я, по поручению прокурора, составил ответы по вопросам уголовного судопроизводства, теперь ревизор просил Давыдова предоставить меня на короткое время в его распоряжение, и в течение трех дней я выходил из его помещения в гостинице только для того, чтобы доставить из суда те или иные нужные ему данные. По окончании весьма детального обследования, давшего возможность установить правильность применения устава гражданского судопроизводства, Носенко поблагодарил меня и вдруг задал странный вопрос: «А почему вы тут сидите?» Я вздрогнул и смутился. Вздрогнул потому, что примерно за месяц до этого в Туле проездом останавливался мой кузен Владимир Матвеевич, только что выдержавший в Одессе магистрантский экзамен по государственному праву и направлявшийся в Петербургский университет в расчете получить там приват-доцентуру. Его приезд расшевелил меня, я почувствовал опасность засасывания провинциальной тиной, захотелось на вольный воздух, и мечты о Петербурге становились все настойчивее. Неожиданный вопрос заставил вздрогнуть, я смутился, потому что не знал, что ответить, и лишь пролепетал: «Я сюда назначен».
«А в Петербург хотели бы?» С неслужебной порывистостью и громче, чем следовало, я воскликнул: «Да, это моя сокровеннейшая мечта». Носенко загадочно улыбнулся и сказал: «Ну, посмотрим». Давыдов расшифровал этот разговор, углубив бас до самых низких нот: «Ну и отлично, и смотреть нечего, вы и будете назначены в министерство». Чтобы подготовить этот переход, мы устроили маленький трюк. Я подал прошение об отставке и получил «послужной список», а распухшее дело обо мне сдано было в архив, и таким образом отрезанный хвост неблагонадежности там упокоился. Через два дня по новому прошению я опять определен был на службу, о чем заведено было новое чистенькое дело, ничего, кроме послужного списка, не содержащее. А Носенко обо мне не забыл. Через месяц мне прислали решенное уже дело «из консультации, при министерстве юстиции учрежденной». Это учреждение представляло собой какой-то ненужный придаток к административно-судебным департаментам Сената. Если в одном из департаментов не могло состояться решение по делу из-за разногласий сенаторов, то дело переходило в общее собрание Сената. Если же и там не удавалось собрать требуемого числа голосов, дело передавалось в консультацию и подготавливалось в юрисконсультской части министерства к слушанию. Производство по таким делам, обычно чрезвычайно сложное и запутанное, длилось иногда десятки лет. Одно из таких головоломных дел, касавшееся каких-то прав туземцев в Туркестане, и было мне прислано для проверки моих знаний и способностей: согласительное предложение генерал-прокурора было изъято, и я должен был вновь таковое написать. По-видимому, работа признана была удачной, потому что еще через месяц я был вызван в Петербург…