– Но вы ведь удалились от дел, Холмс. Слышно было, что вы живете отшельником среди пчел и книг на небольшой ферме в Саут-Даунс.
– Именно так, Ватсон. Вот итог моего привольного досуга, magnum opus[10] моих последних лет! – Холмс взял со стола томик и прочитал название полностью: «Практическое руководство по разведению пчел, вкупе с некоторыми замечаниями об отделении королевы». – Все это в одиночку я свершил! Взгляните на плод бессонных ночей и напряженных дней, когда я наблюдал за трудами крохотных существ – в точности как в былое время за преступным миром Лондона.
– Но как вы снова вернулись к работе?
– Да, частенько я и сам этому дивился. Министру иностранных дел я еще сумел противостоять, но когда премьер-министр отважился навестить мое скромное жилище!.. Дело в том, Ватсон, что этого джентльмена, возлежащего на диване, нашей разведке оказалось трудно раскусить. Как специалист он оказался на высоте. Дела шли наперекосяк. И никто не понимал почему. Агентов выявляли и даже захватывали, но было очевидно, что тайно действует некая мощная направляющая сила. Было совершенно необходимо ее разоблачить. Дабы решить эту проблему, на меня оказали сильнейшее давление. На это я потратил два года, Ватсон, но скучными их я не назову. Если я скажу, что начал свое путешествие в Чикаго, внедрился в тайное ирландское общество в Баффало, доставил немало хлопот полиции в Скибберине, таким образом попал в поле зрения мелкого агента фон Борка и тот дал мне соответствующие рекомендации, – вы поймете, что задачка была совсем нешуточная. Затем я имел честь войти к нему в доверие, что не помешало мне подпортить большинство его планов и отправить пять лучших его агентов за решетку. Я неотступно следил за ними, Ватсон, и выхватывал по мере созревания. Итак, сэр, надеюсь, вам уже лучше?
Вопрос был адресован фон Борку, который, тяжело дыша и щурясь, молча вслушивался в монолог Холмса. С перекошенным от ярости лицом он разразился потоком немецких ругательств. Холмс, пока его пленник негодовал и сыпал проклятиями, продолжил бегло изучать документы из сейфа, разворачивая и вновь складывая их длинными нервными пальцами.
– Немецкий язык лишен музыкальности, однако по выразительности с ним не сравнится ни один, – заметил он, когда фон Борк в изнеможении умолк. – Эге! Эге! – воскликнул он, вглядевшись в кальку какого-то чертежа, прежде чем уложить его в чемодан. – Попалась в клетку еще одна птичка. Я понятия не имел, что мой наниматель такая бестия, хотя вроде бы и давно его раскусил. Да уж, мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.