Постепенно он изучил Израиль с его прибрежной равниной и расположенными на ней Ашдодом, Тель-Авивом и Хайфой, с иерусалимскими горами, покрытыми хвойным лесом, напоминавшим Карелию, не доставало только прохладных лесных озер. Лысые горы Иудейской пустыни перестали пугать его безжизненным видом, предворяющим унылость Мертвого моря, но вид античных развалин, здесь и там разбросанных по Израилю, навевал на него тоску, вызывая мысли о вечности и о собственной старости. Он побывал и в курортном Эйлате на берегу вечно холодного Красного моря с прибрежными коралловыми рифами, в которых обитало, как в аквариуме, множество красивых рыб.
Года через два после переезда в Израиль начался самый трудный период. Эффект новизны кончился. Дни стали тянуться, похожие один на другой. Какое-то время его забавляла возня с внуками, но вскоре его дети увезли их в Ашдод, купив там собственные квартиры. Он мог бы перебраться вслед за ними, но взыграла гордость. Пусть совесть терзает их за то, что бросили родителей, а он и не чувствовал себя брошенным. Он был здоров и бодр и не любил общество людей своего возраста. Он предпочитал проводить время на берегу моря, наблюдая за прекрасными юными телами, и купаться в теплой средиземноморской воде, ощущая себя молодым и невесомым. Он изнурял себя длинными пешеходными прогулками, чтобы утомленное тело с легкостью засыпало, но, несмотря на усталость, воспоминания терзали его перед сном или рано утром, когда некуда было срываться с горячих простыней. Он всегда вспоминал одно и то же: зрителей в темном зале, свет рампы и себя в белой рубашке, черном фраке и бабочке, с демонически горящим взглядом и длинными волосами, зачесанными назад, стремительно выходящего на сцену, завораживая сотни людей одним взглядом, одним звуком раскатистого голоса…
Он никогда не был артистом, не умел ни петь, ни танцевать, не обладал ни ростом, ни голосом. Он рос щуплым еврейским мальчиком с торчащими ушами, прыщавым подбородком и близорукими глазами в пластмассовых очках и страдал от нижайшей самооценки, но заглядывался на самых красивых русских девчонок. Ума, правда, было ему не занимать, и слыл он отличником — еще один недостаток в глазах школьных красоток, но зато поступил в медицинский институт, преодолел юношеские комплексы и стал врачом-психиатром. Как начинающему, ему предложили заняться гипнозом — рискованным по тем временам делом. Гипноз помогал выявить погребенные глубоко в эго переживания, оказавшие серьезное влияние на психику больного и приведшие к неврозу. Это была короткая дорога к подсознанию, не заменявшая, однако, запрещенного тогда психоанализа. Несмотря на официальный запрет, психиатры хранили базовые навыки в ожидании лучших времен.