Ему хотелось остаться навсегда среди белых полей, но он возвращался в Ленинград к жене и детям, выращенным в условиях аллергичной урбанизации, привыкшим к быстрой смене ощущений, немедленному удовлетворению желаний, толчее и суете; не замечающим красоту замурованной в гранит реки, буйных бронзовых коней, однообразной и все же прекрасной итальянской архитектуры; к детям, которые в белые ночи уезжали на дачу, вместо того чтобы бродить по набережным, и о невском наводнении узнавали из газет; к детям, которые уехали из Ленинграда в Израиль и увезли его с собой, вырвав безжалостно с корнем, как сорняк.
Но в отличие от растения, ему было трудно прижиться на новой почве. Как купец за аленьким цветком, он объездил всю страну в поисках своего места. Однажды он ехал в Эйлат на красном рейсовом автобусе фирмы «Эгед» с затемненными стеклами и скучным шофером. Это был декабрь, мертвый сезон, когда цены в гостиницах намного дешевле и нет удушающей жары, когда закончились осенние праздники с наплывом израильтян, но не начался еще приток жадных до зимнего эйлатского солнца немцев и шведов. Автобус летел по отмытому недавним дождем шоссе, заметно превышая скорость. Яков смотрел на унылый пейзаж Аравийской пустыни с лежащими вразвалку горами, протянувшими к равнине берцовые кости отрогов. Слева от дороги открывался вид на глубокое, желто-коричневое ущелье с острыми обрывистыми стенами, заканчивающимися внизу, неизвестно где… Яковом овладело знакомое состояние желанного одиночества, побега из суеты, как когда-то в тамбуре последнего вагона. Он заметил в себе это давно забытое чувство и дал ему созреть, стараясь понять, что же вызвало его к жизни… Автобус остановился на короткий отдых. Яков вышел на воздух, разминая ноги, ненароком вздохнул глубоко разок-другой… Воздух Аравийской пустыни ворвался в него, наполняя грудь дикой свежестью и запахом неизвестных трав. Ветер струился с красных гор, кубарем катился по земле и столбом поднимался в голубое небо. Яков не выдержал искушения и задышал полной грудью еще и еще, пока не почувствовал головокружение, зашатался и еле удержался на ногах, прислонившись спиной к колесу… Через несколько минут автобус поехал дальше, а Яков забился поглубже в кресло, храня редкое благословенное чувство, как первобытный огонь. В тот день он понял, что сможет-таки прижиться в Израиле, где дикий ветер гуляет по Аравийской пустыне, продувая ее насквозь…
Шевеление в кресле напротив прервало течение его мыслей. Яков Абрамович находился в своей квартире в Ришон-ле-Ционе, а перед ним сладко дремала молодая женщина с начинающими полнеть икрами, с серыми глазами и светлыми волосами, чей московский говорок и вызвал в нем наплыв воспоминаний.