Издателя этого журнала князя Мещерского мне никогда не приходилось встречать, но он имел и личный против меня зуб, так как однажды, во время отсутствия Столыпина, мне пришлось по требованию В. Н. Коковцова поприжать газету в лице ее ответственного редактора за ряд неприличных статей, помещенных в ней против Извольского. Признаться, я сделал это скрепя сердце, но пришлось подчиниться требованию, исходившему от заступающего место председателя Совета министров, да и сами статьи действительно были недопустимы в субсидируемом органе печати. Пришлось по этому поводу дать понять редактору, что и пособие (князю Мещерскому выдавалось по Министерству финансов, на основании высочайшего повеления, кажется, еще императора Александра III по 40 тысяч рублей в год) может быть у него отнято, и вообще [могут] обойтись с ним круто, так как он оказался порядочным нахалом. Обстоятельство это, конечно, не замедлило подлить масла в огонь.
В первых числах сентября 1915 года И. Л. Горемыкин, вызвав меня на дачу на Елагин остров, сказал, что едет на следующий день в Ставку и будет просить государя о назначении меня министром внутренних дел.
Предложение мало меня пленило. Я успел привыкнуть к своей новой, очень приятной должности[49], и мысль переменить ее на самую беспокойную, притом в такое время и при недоверчивом ко мне отношении государя, не имела ничего привлекательного. Я предупредил Горемыкина, что он встретит, вероятно, со стороны его величества отказ, и старался отговорить его, чтобы не поставить и себя, и его в неловкое положение. Старик, по обычаю своему, прервал с раздражением: «Ну что за глупости вы говорите! Раз я берусь за дело, то действую не зря, все обдумав и все предусмотрев. Не такое теперь время, чтобы государь стал перечить. Нужно посадить в министерство того, кто долго там служил и хорошо его знает, а другого нет».
Горемыкин так был уверен в успехе своего ходатайства, что брался одновременно переговорить с его величеством о мерах, которые я считал условием успешного исполнения обязанностей, лежащих на министре внутренних дел. Сюда относилось, прежде всего, немедленное и весьма значительное усиление столичной полиции с образованием в составе ее специальных частей, поставленных, как в Париже, на военную ногу, сформированных из отборных офицеров и нижних чинов, способных к подавлению мятежных движений не только среди фабричных рабочих, но и среди запасных войск Санкт-Петербургского гарнизона, в то время уже затронутых пропагандой. Мера эта была столь очевидно необходима, что ни один человек, знакомый с положением в столице, и с тем, что происходило в России в 1905 году, не мог без нее по чистой совести принять назначение, которое предлагал Горемыкин.