Собравшиеся зашевелились с явным интересом. Я вполне мог понять их желание увидеть меня в эмоциональном раздрае – я сам находил такое зрелище в отношении других людей весьма привлекательным.
– Я хотел бы перечислить их все, – продолжил я. – Но, боюсь, на это уйдет не меньше часа.
Зрители от души засмеялись.
– Когда начнешь, может оказаться, что все эти проблемы – лишь разные грани одной и той же сути, – сказал Макс. – В таком случае у тебя получится донести до нас твою мысль гораздо быстрее, чем ты думаешь.
– Да, прошу вас, остановите меня, если я начну повторяться, хорошо? – попросил я. – Мне вообще всегда казалось, что вы слишком редко останавливаете выступающих.
Все, включая Макса, снова засмеялись, а затем принялись ждать начала моего рассказа.
– Что ж, дело в том, что мой отец всегда устанавливал кучу правил и очень многого требовал от близких ему людей. У него всегда было собственное четкое представление о том, что правильно, а что – нет, что здраво, а что бессмысленно, и он навязывал эти представления мне.
Собравшиеся явно понимали меня, я чувствовал это. Ощущения были для меня крайне новые и необычные.
– Мне казалось, что все оно того стоит, ведь, знаете, большая часть людей не умеет мыслить рационально, не умеют или боятся самовыражаться – они трусы и лжецы в массе своей, и им неважно, правы они на самом деле или нет.
На этом месте я, естественно, потерял поддержку зрителей. В одном из первых рядов я заметил Еву – она тоже явно не понимала, к чему я клоню.
Тут вмешался Макс:
– Ты всего лишь хотел, чтобы он любил тебя.
И одна эта фраза каким-то чудом сумела вернуть зрителей на мою сторону. – Впрочем, думаю, дело не только в этом, ведь так? – продолжил он. – Мне кажется, что на самом деле ты хотел не быть вынужденным постоянно заслуживать его любовь.
Из моего горла вырвался стон, а из глаз ручьем полились слезы.
– Трудно говорить в таком состоянии, – пожаловался я, с трудом выталкивая слова изо рта.
– И не нужно, – сказал Макс. – Мы и без слов тебя поймем.
Тут уже меня развезло по полной программе, как это часто бывало с «работавшими» обитателями лагеря. Мне было физически дурно, у меня кружилась голова и казалось, что я не рыдал, а блевал. Мне даже хотелось, чтобы меня кто-нибудь сфотографировал в этот момент – получился бы снимок наподобие тех, на которых запечатлены люди, кричащие на изгибах американских горок.
– Давай-ка вернемся в те времена, когда ты еще не умел разговаривать, – предложил Макс, и я сразу понял, что будет дальше. – Давай попросим кого-нибудь сыграть тебя в младенчестве.