– Как ты мог? – спросила она в сотый раз. – Ты лгал мне!
Я потер лицо ладонью.
– В чем?
– Ты не раз давал мне понять, что никогда не бросишь меня, что бы я ни сделала, – сказала она. – Если бы я знала, что ты можешь меня бросить, я никогда бы не вела себя с тобой так отвратительно, – она утерла слезы. – Прямо как в той жуткой истории про мальчика, который кричал: «Волки!» Ты наказываешь меня за мою сущность, за само мое естество!
Я едва сумел подавить неуместный смех.
– Это так ты понимаешь мораль истории про мальчика, который кричал: «Волки!»? Серьезно?
– Ну да, иногда он поднимал ложную тревогу. Но ведь это не его вина – он таким родился!
Ева расплакалась с новой силой, но все равно продолжала говорить сквозь слезы.
– Все его убеждали в том, что любят его! А потом отдали его на съедение волкам! Лгал не он, лгали все остальные в этой истории!
Глава 9
Вежливо отказаться – значит согласиться
Преподавать на фоне всего происходящего было крайне трудно. Я даже честно предупреждал своих учеников перед началом занятий о том, что мы с Евой расстались.
– Так что не волнуйтесь и не переживайте, если я вдруг разрыдаюсь, особенно если будем играть что-нибудь о любви.
За некоторое время до этого я нашел еще одну подработку – стал учить взрослых писать книги для детей. На очередное групповое занятие один из моих учеников принес иллюстрированную книжку про осьминога, который шил себе разные костюмы и маски, чтобы окружающие с ним дружили. В конце книжки он наконец повстречал того, кто полюбил его таким, какой он был на самом деле. Я стал зачитывать перед собравшимися свои комментарии и замечания глухим и надтреснутым голосом, а в конце концов просто расплакался.
– Простите, – сказал я сквозь слезы. – Просто я совсем недавно расстался с девушкой, а потому в данный конкретный момент я очень неравнодушен к сюжету этой книги.
Некоторых учеников мои слова, казалось, тронули – в их глазах читалось сочувствие. Остальные либо потупились, не понимая, как им следует себя вести, либо давились смехом. Мне самому, надо сказать, стало смешно, и я сказал что-то вроде: «Ни дать, ни взять – сцена из какой-нибудь милой романтической комедии. Детский писатель переживает расставание с девушкой и в какой-то момент начинает рыдать прямо на занятии в ходе обсуждения книжки про одинокого осьминога – ну не умора?» По мнению большинства собравшихся, оказалось – нет, не умора.
С отцом мы в то время особо не общались. В редких случаях, когда мы все же с ним созванивались, разговор не заходил ни о моей рукописи, ни о наших с ним отношениях, ни даже о моем расставании с Евой. Предметом наших обсуждений становились обычно недавно просмотренные фильмы или политика. Мы болтали ни о чем и впадали в легкую форму эскапизма – словом, занимались всем тем, что мы оба когда-то ненавидели.