Гроссо не отвечает на мои слова, только опускает взгляд, загадочно улыбаясь. Если сказанное мною и изумляет его, он этого не показывает в полной мере.
— Я не ошибся с выводами? — уточняю я. — Давиде Френи поэтому приехал к тебе? С ним ты поделился, поделись и со мной.
Брат Рафаэле усмехается, качая головой.
— Знаешь, Реджино, — молвит он, наконец. — Твой приезд не такой и неожиданный, как ты рассчитывал. Его предсказало гадание, — он бросает взгляд на полку над кроватью, где лежит колода танианских карт. — Оттавио Карбони оказался неподготовлен к встрече с тобой, а я не могу допустить, чтобы ты допрашивал меня теми методами, которым я сам тебя обучил. Я ждал тебя со дня на день и, когда услышал стук в дверь, принял яд, — его взгляд касается пустого бокала в руке, — он сейчас подействует, и я ничего тебе не расскажу, а ты не сможешь мне в этом помешать.
— Мой капитан, — я нагибаюсь к нему со стула, — яд должен был подействовать еще минуту назад. Как думаешь, почему этого не произошло? Я добавил в твой бокал кое-что другое, когда ты отвернулся, чтобы налить мне вина. Теперь яд не подействует, пока я этого не захочу. А до тех пор ты будешь умирать медленно и мучительно, если только не передумаешь и не расскажешь мне все, что рассказал Френи, все, что я хочу узнать. Тогда ты умрешь легко.
Гроссо слушает меня, и на его лбу и висках выступает пот, а дыхание тяжело вырывается из груди.
— Ученик превзошел учителя, — ядовито усмехается он.
— А как же иначе? — пожимаю плечами. — Избавиться от страданий другим способом я тебе тоже не позволю. Ночь длинна, и покажется тебе еще длиннее. Советую начать говорить.
На обстоятельный рассказ уходит полчаса. Я слушаю, не перебивая, с чувством затаенной горечи. Грустно сознавать, что наша жизнь обернулась вот так, что она развела нас с Витторио Гроссо в разные стороны. Но если подумать, мы никогда не были на одной стороне. Я никогда по-настоящему его не знал.
— Теперь тебе все известно, — к концу рассказа брат Рафаэле выглядит обессиленным, его язык с трудом поворачивается во рту. — Дай же мне умереть.
— Нет, — возражаю я, беру его за плечи и, не встречая сопротивления, укладываю на кровать поверх простенького домотканого покрывала, — Ты был лучшим из нас, несмотря на то, что твои цели были не до конца чисты перед «Гаммадионом» и Небесными Родителями. Многих нечистых тварей ты отправил в небытие, где им и место. Я не собирался тебя ни убивать, ни пытать так жестоко. То, что я тебе дал, — противоядие пополам со снотворным. Ты сейчас уснешь и проспишь час или полтора. Потом будет болеть голова, но это все.