Карбони вздрагивает, его пальцы, бинтующие мою ладонь, замирают.
— Я связан тайной, которую обещал хранить любой ценой, — глухо молвит он, низко склоняя голову.
— Ценой жизни, вероятно, — киваю я с пониманием. — Своей, ее отдать легко. Но отдать за тайну жизнь Беппо входило в ваши планы?
— Хорошо, — выдыхает Карбони еле слышно, затягивает узел на повязке и перебирает склянки с мазями в сундучке, чтобы успокоиться. — Я скажу все, что знаю.
* * *
Давиде Френи.
Поднос с ужином так и остается нетронутым. Я слишком поглощен работой, чтобы отвлекаться на еду. Или на сон, хотя его и нет ни в одном глазу. Возбуждение лихорадит кровь, нетерпение подгоняет мою руку. У меня получается, получается как надо. Каждый крохотный мазок кисти приближает меня к желанному результату, и с каждым законченным фрагментом уверенность в своих силах растет. Не замечая усталости, я работаю над копией седьмой миниатюры всю ночь, и лишь при появлении первых лучей солнца за окном мансарды чувствую необходимость прерваться.
Азарт, не отпускавший часы напролет, постепенно затухает, и словно впервые я вижу окружающую обстановку. Розоватый свет восхода вплывает в комнату, расстилаясь по стенам и полу, свечи, которыми заставлены углы стола, погасли, превратившись в оплывшие огарки, а живописная часть камеи практически готова. Когда краски на медальоне просохнут, его можно будет покрыть лаком, а потом вставить в резную оправу из оникса вместо настоящего.
Я кладу рядом подлинную работу Моро, свою свежую копию, внимательно сравниваю их при нарождающемся свете дня и не могу сдержать торжествующий возглас. В тишине раннего утра он превращается в раскатистый львиный рык. Рядом со мной тут же с магической вспышкой и хлопком возникает Веккьо в халате и ночной сорочке до пят.
— Давиде, тебе плохо? — восклицает разбуженно моргающий домовик.
— Мне хорошо, — я опускаюсь рядом с Веккьо на колени, чтобы стать с ним одного роста и расцеловываю старика в обе щеки, звонко чмокаю в лысую макушку.
— Ты что делаешь? — Веккьо изумлен до дрожи, отодвигается и взирает на меня с явным опасением.
— Я тебя люблю, Веккьо! — в приступе эйфории сгребаю его в охапку и трясу. — Ты хоть понимаешь, что я гений?
— Ты спятил, — выпутываясь из моих рук, убежденно заявляет домовой. — Это я понимаю. Неужели ты не спал всю ночь?
— И впредь не собираюсь, — с воодушевлением отвечаю я. — Мне еще нужно сварить лак, который при нанесении высохнет за пару часов.
— Зачем вонищу разводить? У маэстро есть подходящий, — отвечает Веккьо. — Для портрета той красивой синьоры, у которой муж похож на памятник. И, — он опасливо понижает голос, но при этом сердито косится на камин, — родственник которой прожег мне всю спину своими страшными глазами.