Сперва все глубоко задумались… Потом разгорелся ожесточенный спор. Каждый доказывал другому, что от синеньких, или розовых, или зеленых, или белых он стал чувствовать себя отчетливо лучше. Шум поднялся такой, что в палату влетела Тетьсвета.
– Чегой-то это вы тут все? А ну, кыш по палатам!
Глубоко ночью, когда я, не в силах заснуть, ожесточенно крутилась под одеялом, дверь тихо приотворилась и в палату скользнула тень. Это был надежный Серега. Он ссыпал мне в ладошку горстку таблеток и заверил, что каждый отобрал для меня самое ценное. То, что ему самому точно помогало. От себя он достал из-за пазухи длинную, наполовину белую, наполовину красную капсулу и сообщил, что его папе это лекарство специально для него, для Сереги, привезли из Америки. Только его нельзя запивать водой – надо долго рассасывать под языком. Это уж точно поможет!
Я достала из тумбочки минералку, засунула в рот таблетки и сделала крупный глоток. Ребристые кружочки ободрали мне горло, но я, ни минуты не тормозя, засунула под язык капсулу, нырнула под одеяло и… стала ждать выздоровления.
План был такой.
Завтра утром, когда придет Елена Сергеевна, она посмотрит на меня, всплеснет руками (а она всегда и от всего всплескивала руками!) и своим высоким голосом громко скажет:
– Маша! Это чудо! Еще вчера у тебя было воспаление… А сегодня ты здорова!..
Потом побегу к Марьпалне, попрошу у нее табуретку, поставлю табуретку под телефон-автомат, кину в него монетку (она у меня уже припасена!), наберу Бабушкин номер и крикну в трубку:
– Дедушка! Ты меня совсем не знаешь, я твоя внучка Маша. Но ты немедленно за мной приезжай, меня выписали из больницы. А то ты скоро уедешь в свой Санкт-Петербург и так и не успеешь прочитать мне свое самое лучшее и любимое стихотворение!
И тут табуретка покачнулась у меня под ногами… провод оторвался от телефона-автомата, и я с отчаянным криком, крепко сжимая трубку в руке, полетела куда-то в пропасть, из которой в этот момент мне навстречу как раз выпархивала та самая антрацитовая ворона со взглядом Пиковой дамы…
Когда я открыла глаза, не было ни моей палаты, ни окна, на которое прилетала дрессированная синичка… Рука моя прочно была привязана к койке, из вены торчала иголка с проводом, тянувшимся к капельнице. В ногах сидела бледная осунувшаяся Бабушка.
– А дедушка… дедушка со стихами… где?
Но вместо того чтобы ответить, Бабушка вдруг сорвалась с места и с криком «Она очнулась!» вылетела из палаты.
Опустим дальнейшее. И то, как меня вылечили через неделю. И то, как долго меня ругали и врачи, и медсестры, и Бабушка… Все это было уже не важно.