Помню, на последнем курсе угораздило меня купить в магазине «Детский мир» кукольные, как игрушечные, холодные ботиночки, которые явно не годились для уральской зимы. В сильные морозы в них лучше идти, не касаясь дороги. Я бегала «от точки до точки», чтоб погреться. Помню, как в них поехала на каникулы домой. Поезд в мой Туринск приходил утром. Я вбежала в маленький деревянный вокзал. Он встретил меня неудобствами и холодом. Двери открыты, везде гуляют сквозняки, людям негде сесть. Чтоб не озябнуть, они топчутся на месте. От маленького окошечка в углу зала, над которым неброско сделана надпись «Касса», тянется длинная очередь через весь зал аж на улицу. Здесь все на своих местах. Над кассой бессменно, как часовые, много лет подряд на огромной картине чуть не во всю стену на фоне Кремля в длинных шинелях Сталин и Ворошилов идут по мосту и о чем-то беседуют. И в какой бы угол этого набитого народом вокзалишка ты ни встал, обязательно будешь пялить глаза на картину, она здесь центр притяжения.
Я выскочила на привокзальную площадь ждать свой автобус. В моих ботиночках надо любой ценой пробиться, втиснуться в него. Мне повезло, я еду. Всю дорогу пассажиры, все, как один, поглядывали в окно, опасаясь, не повалит ли снег, не подует ли ветер, не переметет ли дорогу, не попадем ли в снежный капкан. Слава Богу, все обошлось, но до каютки бежала я по Ленску, как безумная: глаза на затылке, ноги одеревенели, я боялась их потерять. В избе было прохладно, с утра печь не топили. В каютке все по-старому, все на прежних местах, ничего не изменилось, не обновилось.
Голод и холод заставили меня отрезать кусок черного хлеба от формовочной государственной булки, потереть корочку чесноком, бросить попутно подушку на печь и влезть на нее. Там в моей шляпке я обнаружила куриные яйца. Я улыбнулась и вспомнила слова мамы, сказанные ранее:
– Не барыня, чтоб шляпу носить, не надевай, а то обсмеют нас, а под яички она в самый раз сгодится.
Я тут же разбила о кирпич яйцо, выпила его, закусила хлебом, укрылась своим пальто и, согревшись, уснула.
Проснулась от того, что в избу вошла мама. Ее кирзовые сапоги смерзлись и стучали о пол. Подумать только, ей шел 53-й год, а она до сих пор никогда не знала валенок: теплых, мягких, бесшумных. Я вспомнила, как ухаживала она за сапогами: мазала дегтем или натирала кусочком свиного сала. Тут я окончательно проснулась, посмотрела вниз на маму и не поверила глазам своим. Передо мной стояла не она, а чужая беззубая старуха. Все сжалось внутри меня. Глаза ее были безжизненно-печальные. Она была до того замученной, что впервые не выразила радости от моего появления, а тихо сказала без улыбки: