Обещанные сельсоветом вторые рамы на зиму не сделали, и мы начали всерьез подумывать: а не перебраться ли нам снова в наш низ? Обещания советской власти повторялись, но, как известно, обещанного три года ждут. В совете нас знать со своими посулами забыли. Осенью, помню, картошку из старого огорода выкапывали и перетаскивали в самую грязь, одну ее половину хоронили в выкопанной яме, другую снова засыпали в избу. Теснота, духота, пыль от картошки и ветоши, вонь от куриц, клубы морозного воздуха с ветром и снегом из открытой двери при входе-выходе превратили жизнь в муки, в ад. Больших страданий, выпавших на нашу долю, представить сейчас невозможно, а тогда это надо было пережить.
– Поди, в тюрьме и то лучше, – рассуждали меж собой женщины.
Однако предвидеть, что предстояло нам пережить, вытерпеть зимой, никакие, даже самые тяжелые ожидания и бурные фантазии не могли. Окна с обеих сторон промерзали насквозь, куржак намерзал на них в палец толщиной, отчего всю зиму мы были отрезаны от улицы. Во флигельке был такой дубак, что Яшка и тетка Мария спали в пальто, обуви и головных уборах, даже мы с мамой, влезая на печку, не раздевались, как положено. Печку старались топить два раза в сутки, но она не спасала: хороших дров не было. Топили натасканными щепами. Тепло высвистывало разом, а улицу, как известно, не натопишь.
То ли от отчаяния, или от того, что с головой у Яшки случилось неладное, он, оставшись один, изрубил и спалил все намоленные иконы. Придя с работы, женщины ахнули и завыли в два голоса. Мама подступила к Яше с вопросами в полном оцепенении:
– Ты не с ума ли сошел, сатана? Они тебе мешали? Ты зачем взял грех на душу? На всех нас накличешь беду!
Тетка Мария завыла лихоматом:
– Ничё-то из тебя путного не выйдет, зачем я пустила тебя на свет, окаянного? Как жалко-жалко, что Нюрка в 30-м годе с голоду умерла…
На что Яшка с невозмутимостью, ясно и четко произнес:
– Нет, Лиза, Бога! Не надейся на него и не молись. Это доски, а не Бог. Все сдохнем с голода и холода, а может, вши съедят.
Он улыбался. Ночью мама шептала мне на печи:
– Вот увидишь, Таня, с Яшкой случилась беда. Он ополоумел. То ли от недоедания, а может, от тоски по отцу, он его знал. Тараканы завелись у него в голове. Ты опасайся его. Едва ли в армию возьмут, хоть Мария и думает, что он выслужится и человеком станет. Не возьмут и не станет.
Все предсказания мамы сбылись.
– Чё толку, что вы молитесь? – рявкнул Яшка. – Молите Бога, хоть лоб расколотите, а ничё лучшего нет и не будет.
Красавец Яшка посмотрел на всех тяжелым взглядом, потом уставился в одну точку, улыбнулся своей таинственной улыбкой и ушел вглубь себя. Из всего детства эта зима показалась мне самой суровой и жестокой. Забегая далеко вперед, поведаю, что в старости Яков ходил по селу со старой гармошкой, дергал ее, извлекая только одному ему понятные звуки. Я при этом думала, что в его душе не хватало чего-то светлого и хорошего, что могло бы приглушить всю черноту его жизни. Втихаря плакала моя мама, но ничем помочь мы не могли.