– Корми их, Лизуха. Сила лошади – в ее сытом теле.
Мама рассказывала мне, что лошади в войну, как и люди, трудились из последних сил, недоедали, падали и погибали. Самых лучших лошадей колхоз отправил на фронт. Овса не хватало, вся надежда была на траву и кнут. Конный двор привлекал не только меня. Частыми гостями были здесь пацаны. Я завидовала им. Тому, как твердо ставили они ноги в стремена и легко взмывали свое гибкое тело, усаживаясь в седло. Другие, держась за удила, громоздились прямо на лошадиные спины. Иногда конь под пацаном вставал на дыбы и ржал на весь конный двор.
– Чё, цыпушка, завидно? – подсмеивались надо мной мои будущие ухажеры.
Однако новая для нас жизнь очень скоро закончилась. Маму снова, как она выражалась, захомутали в пастухи. «Была бы шея, а хомут найдется», – сказала мама. Теперь она будет пасти не телят, а коров. У нее менялись только животные, лишь она работала бессменно, потому что у Лизы «ни кола ни двора». За маму голос на колхозном собрании подать некому, сама же она безответная да слабая.
Чтобы голодное наше положение как-то поправить, взяла мама в колхозное стадо (по личной договоренности) двух хозяйских коров, чтобы те хозяйки давали нам вечером по поллитра молока на день. Колхозные стада должны были, по постановлению правления колхоза, пастись на более хороших пастбищах. Мы мечтали с мамой, что каждый вечер будем пить молоко.
– Ты только, Таня, про это никому языком не брякай, а то падем от замору.
Но кто-то вскоре донес на маму, и ее вызвали в колхозную контору. Там так накачали, что пришла она, как будто ее избили. Много позже я поняла, что словом можно избить похлеще пастушеского кнута. Мама сидела на скамейке и плакала. Слезы сочились сквозь ее длинные, тонкие пальцы. Она жаловалась нам с теткой Марией:
– Все открыли на меня рот шире банного окна. Разве скажут мне добро? Как бы не так! Неуж не видят, что мы с дочерью обе прокоптились на солнце, просолели от беготни, истощали от голода… «Вдруг коровы заразные? Хочешь, Лиза, все колхозное стадо порешить? Мы тебя под суд отдадим…»
В трудные минуты жизни мама не могла молчать:
– Да колхозные коровенки сами все сплошь заразные! Неуж не видят, в какой ферме живут? Отдавайте под суд, только вместе с дочерью…
Правда бывает чаще на стороне силы, в этом я убедилась еще в детстве, а жертва всегда слабее налетчика, ибо она не угроза, а лишь предмет для нападения.
– Приглянулось Лизе на конном дворе пень колотить да день проводить, – говорили маме в правлении колхоза.
Моя маленькая, худенькая мама сидела безжизненно на грубо сколоченной скамейке у печи и заливалась горючими слезами от обиды и унижения. Такие слезы отнимали у нее, может, не минуты, а часы жизни. Они топили в горе не только ее, но и мои малые надежды. Мне в жизни доводилось видеть много всяких слез, но слезы матери, которые она не в силах скрыть перед своими детьми, истощают ее так же, как тяжелая болезнь. День сменяет ночь, жаркое лето – холодную зиму, радость – горе. Так и на нашей улице настал праздник.