– Спасибо, – сухо отвечаю я.
Мне хочется сказать:
Умерла моя бабушка.
И ты ее знал.
Но вероятно, не помнишь.
Сукин ты сын.
Вместо этого я слежу за дорогой, крепко обхватив руками руль.
– Думаю, нам нужно поговорить, – произносит Джозеф.
Я кошусь на него:
– Хорошо.
– О том, как и когда ты сделаешь это.
По спине у меня течет струйка пота, хотя кондиционер включен на полную мощность. Я не могу обсуждать это сейчас. Лео с приемником недостаточно близко и не сможет записать разговор.
А потому я делаю ровно то, чего мне велено не делать, – поворачиваюсь к Джозефу со словами:
– Вы сказали, что знали мою мать.
– Да. Не нужно было делать из этого тайну.
– Я бы сказала, эта маленькая ложь – наименьшая из ваших проблем, Джозеф. – Я притормаживаю на желтый свет. – Вы знали, что моя бабушка пережила Холокост?
– Да, – отвечает он.
– Вы разыскивали ее?
Джозеф смотрит в окно:
– Я не знал никого из них по именам.
Загорается зеленый, но я не трогаюсь с места, думая, что Джозеф уклонился от ответа на мой вопрос, пока сзади не раздается сердитый гудок другой машины.
Мы подъезжаем к дому Джозефа. Фургон с «коврами» стоит ровно там, где и должен стоять, – на другой стороне улицы. Я не вижу Лео, он где-то в кузове со своим приемником, сидит и ждет.
Помогаю Джозефу подняться по ступенькам крыльца, подставив ему руку. Лео, не сомневаюсь, наблюдает за нами. Хотя он и описал в красках, как будет по-геройски спасать меня, я знаю, что он действительно готов прийти на помощь, если понадобится, и не считает безосновательным предположение, что едва передвигающий ноги старик способен причинить вред. Лео рассказывал, как однажды восьмидесятипятилетний старикан вышел из своего дома и устроил стрельбу, к счастью, у него была катаракта и руки тряслись, так что он ни в кого не попал. «У нас в отделе говорят, – сказал Лео, – когда убиты шесть миллионов человек, одним больше, одним меньше – роли не играет».
Как только ключ поворачивается в замке, Ева бросается встречать хозяина. Я подхватываю маленькую юркую собачонку и передаю Джозефу, чтобы она облизала ему лицо. Улыбка старика широка, как море.
– О, mein Schatz[71], я скучал по тебе, – говорит Джозеф.
Глядя на это любовное воссоединение, я понимаю, что для Джозефа лучших отношений быть не может. Собака любит его безусловно, не имеет понятия о том, каким чудовищем он был когда-то, и может слушать его слезные признания, не имея шансов предать оказанное ей доверие.
– Входи, – приглашает Джозеф. – Я сделаю нам чай.
Я иду вслед за ним на кухню, где он видит на столе свежие фрукты, открывает холодильник и находит там молоко, сок, яйца и хлеб.