– Ну, мы с моим генералом – я говорю о романе – в идеологические дебри не забираемся. Просто в той операции, что я описываю, был так называемый «Восточный вал», где немцы использовали русские соединения, батальоны. Они обороняли днепровские кручи. И перед генералом встает проблема: если эти батальоны окажутся у него в плену, кем он тогда будет для своих соотечественников – палачом? А он не может думать об этом, как любой другой советский генерал, то есть вовсе не думать. Он, Кобрисов, и сам был жертвою сталинских репрессий, затем, под Москвою, именно Власов своим наступлением спас его от гибели или от плена. Поэтому об этих несчастных русских Кобрисов думает нетривиально, он понимает их трагедию. Он спрашивает себя, можно ли их назвать изменниками или само это слово теряет смысл из-за массовости явления. Этого вопроса он так и не решает, но сами подобные раздумья опасны, они ведут к проигрышу.
– У Солженицына в «Архипелаге», в тех главах, что писались еще в Союзе, власовское движение представлено как трагедия сотен тысяч людей. А в части пятой, говоря о власовцах и им подобных, Солженицын меняет ракурс, откровенно принимает сторону этого движения. Теперь это уже – героическое сопротивление сталинскому режиму. Для многих, для большинства – это была личная трагедия. Их можно понять, им сочувствуешь. Но идеология этого движения, на мой взгляд, ошибочна и даже преступна.
– Солженицын говорит, что плох был бы народ, если б не сделал попытки хоть издали погрозить батьке Сталину оружием. Но вся беда, что ни сам батько, ни его сподвижники не имели обыкновения ходить в штыковые атаки. И добраться до них невозможно иначе, как перебив энное число своих же неповинных соотечественников. В этом трагедия любого антиправительственного движения, трагедия гражданской войны.
– Гражданская война идет между различными внутринациональными силами, власовцы же вынуждены были воевать на стороне чужеземной и, главное, античеловеческой силы.
– Вполне ли они понимали это «главное», то есть с кем они имели дело, и прежде всего сам Власов? Понятно, что, ища поддержки для формирования РОА, он должен был встретиться с кем-нибудь из высших чинов рейха. Но с кем же он встречается – с Гиммлером, рейхсфюрером СС! И вот его впечатления: «…думал увидеть кровожадного чекиста вроде Берии… а встретил типичного буржуа. Спокойного и даже скромного… Он из деревни, а значит, как я, крестьянин. Любит животных…»[111] Просто уши вянут!
Разумеется, ничего из этой встречи не вышло, она лишь скомпрометировала Власова в глазах немцев, как и встречи с Геббельсом, Розенбергом, Леем, фон Ширахом и другими будущими «героями Нюрнберга». А между тем был в Германии человек, и могущественный человек, в ком «Третья сила» встретила бы понимание и поддержку. Это был все тот же Гудериан, в то время начальник Генерального штаба сухопутных сил, фактически главный организатор обороны Германии. Власов с ним дважды встречался на полях боев – когда выводил свою 37-ю армию из Киевского котла и в генеральском их поединке под Москвой; по исторической идее должна была бы состояться и третья встреча – личная. Да и естественно было Власову обратиться теперь к нему – как генерал к генералу. Но он даже не искал этой встречи, предпочел жандарма, скромного любителя животных, а также и газовых камер Освенцима. Гудериан же только в американском плену узнал с удивлением, что была такая – «Третья сила».