— Ну, вылезай, Тонечка! — повернулся к ней Красин. — Кланяйся дома своим. Выберу время, черкну им письмо. — Он пожал ей руку и, отвернувшись, закурил. Машина тронулась.
Тоня помахала ей вслед и, зажав под мышкой сумочку, стала подниматься по вокзальной лестнице. Мимо, обогнав ее, пробежали два подростка в замасленных ватниках, споря о чем-то на ходу. Прошла женщина с голубым ящиком, висящим на ремне. «Сливочное мороженое! Кому мороженое!» — выкрикивала она, мягко, по-волжски налегая на «о». И вдруг, заглушив ее крик, взметнулся над качающейся толпой нетерпеливый требовательный гудок.
Грустно Тоне уезжать. Уже привыкла она к городу, полюбила его людей — нефтяников, металлистов, врачей, ученых. Она полюбила этот город, Волгу, широкий проспект, белые домики рабочего поселка.
Гремит по хрупким февральским рельсам поезд… Разворачивается по правому берегу Волги и отплывает вдаль ночная городская зарница… Все гремят и гремят колеса. Свищет в пролетах тамбура, обгоняет поезд лихой наездник — степной ветер. А сердце мечтает о весне, о синих лужах, где в каждой плавает по солнцу, о прохожих с первыми подснежниками в руках…
Тоня прижимает к щеке скомканные варежки, думает о предстоящих встречах с другими людьми, со всеми, кто ждет ее возвращения.
Покачивается распахнутая дверь вагона. Ветер бьет в лицо, пробирается за воротник. Но уже не леденит, как прежде. Всюду, во всем чувствуется скорая весна.
«…Милый «Князь Игорь»! — думает Тоня. — Хороший, хороший человек. Придет лето, зашумят сады… И я пройду по ним, как он просил, и вспомню его обязательно».
В темной прихожей, тесной и забитой вещами, как каюта третьего класса, Николай Сергеевич, по прозвищу «Кактус», натолкнулся на велосипед. Велосипед был недавно смазан, и Николай Сергеевич, несмотря на темноту, понял это.
— Это удивительно! — заявил он выскочившей на шум соседке. — Как мог уважающий себя человек поставить эту вещь поперек дороги. А вот это? Кто избавит меня от этого? Что я, по-вашему, должен делать? Это машинное масло! — Николай Сергеевич освещал себя спичками и, по мере того, как картина бедствия прояснялась, все более сердился.
— Этой пижаме нет еще и двух лет. Она могла бы пережить ваших внуков. Это же шелковое полотно! Дерите его зубами — и зубы останутся на полотне.
— Я постираю вашу пижаму в «Новости» — ничего не будет, — сказала соседка.
— В «Новости»! — застонал Николай Сергеевич. — Она постирает в «Новости»! После такой стирки моя пижама будет годна только для мытья окон! — Николай Сергеевич вконец расстроился и убежал к себе. Он сорвал со стены женский календарь и принялся отыскивать в нем «полезные советы».