— Не надо иронизировать! — вскричал человек трагическим голосом. — Вы мне не верите? Я понимаю, я пьян, но все было заранее и хорошо продумано!
В противоположном конце вагонного коридора в этот момент появился прилично одетый человек. Он шел к разговаривающим, улыбаясь. Увидев его, пьяный пассажир вздрогнул сильнее обычного и прошептал Витьке скороговоркой:
— На всякий случай, если меня убьют, имейте в виду! — и побежал дальше.
Улыбающийся мужчина подошел, подал Шпале руку как равному.
— Что он тут плел?
— Говорил, что хотели завербовать.
— Так я и думал — белая горячка! Как перепьет, вечно ему шпионы мерещатся.
Человек ушел. А ближе к вечеру Шпала услыхал, что какой-то пьяный мужик выпрыгнул из поезда на ходу. Что это было, Витка до сих пор теряется в догадках. Может, нужно было сообщить в милицию? А он принял тогда все как должное: белая горячка — безумный прыжок. Разве мог нормальный человек прыгнуть с поезда по такому незначительному поводу, как вербовка? Да он бы просто забежал в какое-нибудь купе и закрылся, попросил вызвать бригадира поезда или, на худой конец, резидента, и все ему объяснил! Ехал бы дальше беззаботно.
А если тот улыбающийся человек был действительно шпион? Если это он выбросил пьяного пассажира на всем скаку, простите, ходу? Ведь Шпала был единственным, может быть, причастным к тайне. Человек уходил в мир иной с мыслью, что Витька все о нем расскажет. Это был Витькин долг перед погибшим! И еще: ведь Шпала мог обезвредить настоящего американского шпиона! Не каждый день такой случай выпадает. Не то, чтобы Витька уж очень болел за правое дело социализма, но ведь уничтожить хоть одного американца — это же святое дело! Чем быстрей мы их в бараний рог согнем, тем быстрее коммунизм объявят, и тогда пей — не хочу! Кроме того был здесь и еще один нюансик весьма личного свойства: ведь шпион (если то был шпион) мог тогда убрать и Шпалу как единственного свидетеля! Да, непростительную небздительность он проявил! Потом только это до Витьки дошло, когда американский (чей же еще) шпион — тю-тю!
В Саратов приехали утром. Ближе к концу пути у них в вагоне завелся какой то блатной, вечно пьяный и весь в наколках, которые он старательно выставлял напоказ, закатив рукава и штанины спортивного костюма, а также расстегнув молнию на груди. Впрочем, пьяным он, видимо, был настолько же, насколько блатным: для вида! Вначале «блатной» нашел себе свободные уши в качестве собутыльника, типа, тоже, видимо, отсидевшего пятнашку (в смысле пятнадцати суток) и принялся мастерски