— Знаю! — Тарутин нахмурился, его большое красивое лицо потемнело. — Я бы и сам готов хоть сейчас на Берлин, да увы, это от нас не зависит. Нас что — горстка, надо, чтобы другие подтянулись. Ничего, — успокоил он, вставая. — Как говорится: погодите, детки, дайте батьке срок… Да, — обернулся он на пороге, — вы вчерашнюю сводку Совинформбюро читали?
— Читали.
— То-то. Теперь мы у всей страны на виду. Даже бери больше — у всего мира!
«Правда» сообщала, что советские войска стремительным контрударом вновь овладели Перемышлем. Это было через несколько часов после партийного собрания, и новые члены бюро тут же пошли по подразделениям, сообщили об этом бойцам. Газета переходила из окопа в окоп, из дота в дот, ее под ураганным огнем добровольцы-агитаторы пронесли по всему переднему краю.
Люди торжествовали. К секретарю партбюро прибегали бойцы и командиры — радостные, возбужденные — и приносили новости. Всем хотелось отличиться. Здоровенный парень — сержант из группы «особого назначения» — рассказал, как ему удалось задержать вражеского лазутчика. «Приметил я на улице Мицкевича одну дамочку, видную такую, белолицую, и пошел следом. Смотрю, дамочка моя ведет себя как-то чудно — ходит без всякой цели по главным улицам и туда-сюда глазками зыркает, вроде как высматривает, где у нас объекты. А увидит мужчину — сразу отвернется и ноль внимания. «Нелогично, — думаю, — получается: уж если ты, красавица, такая по природе любопытная, то почему твой интерес распространяется только на штабы и огневые точки?» Ну, я ее и прищучил! И что же оказалось? Оказалось, что это не баба, а мужик, да еще с двумя пистолетами за пазухой».
Все, кто был в комнате, засмеялись. Заглянул на смех Патарыкин, рассказал еще одну баску. Сегодня отличились ребята, которые под командованием лейтенанта Чаплина сражались в том самом доте у моста. Утром они, как обычно, послали немцам «завтрак» — дали несколько выстрелов из своей тридцатисемимиллиметровки. И один снаряд угодил в баню, где как раз в это время мылись фрицы. «Вот картина была! — закатывался, чуть не плача, бравый командир роты. — Не хуже, чем у того Чаплина, который в кино. Фрицы повысыпали на улицу, кто голый, кто в подштанниках, некоторые с шайками в руках, бегут, а от них пар идет…»
И снова все смеялись, не замечая или не желая замечать, что рассказчики увлекались и немного «загибали».
Орленко был рад их бодрому духу и смеялся вместе со всеми. И хотя он знал то, чего не знали они, — о продолжающемся наступлении немцев на флангах, о выходе вражеских танков на Львовское шоссе, — он не считал нужным говорить об этом вслух. Все еще может повернуться к лучшему, зачем заранее омрачать настроение? «Веселому, — любил повторять он, — и море по колено, а унылый в своих слезах тонет!»