– Пока… Значит, в другой раз?
– Ну…
– Через пару месяцев? Тогда вы сочтете это приемлемым?
– Даже не знаю, Лео…
Он бережно берет в руки поистине великолепное кольцо, которое вызывает у нее отстраненное восхищение… но никакой заинтересованности или тем более желания.
Лео кладет кольцо обратно в обтянутую войлоком коробочку, которую прячет во внутренний карман пиджака.
– Вы правы, Джессалин. Время еще не настало.
Вот уже и март. Ее пугает стекающая с карнизов вода. На участке из затвердевшей почвы начинают пробиваться первые крокусы и подснежники.
Твою радость определяет твой самый безрадостный ребенок.
Неужели правда? Джессалин пытается понять: это приговор или призыв к действию?
Она не будет счастлива, если ее ребенок несчастен, или же обязана сделать все, чтобы она и ее дети стали счастливыми?
– Я ушла с работы.
София с вызовом бросает эти слова, едва переступив через порог. Ее белая гладкая кожа блестит, глаза истово моргают.
– Как, София? Почему?
Они обнимаются. Джессалин не перестает удивляться тому, как вымахали ее дети. Даже младшая дочь.
София старается сдерживать слезы. Мать тоже.
Первое, о чем думают дети, приходя в родительский дом: А где Уайти? Почему мама одна? Это читается в их глазах. В том, как они спешат скрыть за улыбкой чудовищную неловкость.
София на взводе, беспокойная, возбужденная. Ей есть что рассказать матери, но она это будет делать дозированно, с точностью ученого. Из всех детей София всегда лучше других справлялась с болью.
– Мама, ты посмотри на себя в зеркало!
Она старается этого не делать по возможности.
Дочь смеется, мать подхватывает. Что можно сказать о вдове, которая предалась скорби!
– Но какие у тебя красивые белоснежные волосы… только не мешало бы их причесать.
Джессалин догадывается, что ее отросшие до плеч волосы, наспех разделенные на пробор посередине, давно стали предметом горячих споров между старшими дочерьми и родственницами. Одни полагают, что ей следует их «покрасить» в мягкий серебристо-каштановый цвет, какими они были до октября; другие, меньшинство, держатся мнения, что пусть такими и остаются. А что бы сказал Уайти? – вот вопрос.
Обычно этот вопрос не проговаривается. Хотя Беверли и Лорен бестактно, как считает мать, произносили это вслух.
– Мама, ты словно стала меньше ростом. В чем ты ходишь! – София, с ее интеллектуальным презрением патрицианки к обуви и одежде, с ужасом уставилась на ее заношенные домашние тапочки на синевато-голых ногах. – В доме холодно. Надела бы, как я, теплые шерстяные носки.
Джессалин просто забыла их надеть, когда рано утром с рассеянностью лунатика натянула на себя шерстяные брюки, из которых не вылезает уже неделю, розовый кашемировый свитер, поистрепавшийся на манжетах, и слишком для нее просторный мужнин серый кардиган с закатанными манжетами.