В этот момент зазвенел колокольчик — как всегда, на самом интересном месте! — сообщавший, что к хозяину пришли. Извинившись перед слушателями, Квазид скрылся за пересыпающимся стуком бамбуковой занавеси, тяжело протопал по настилу галереи в другую часть дома, по дороге тихо ругаясь с присоединившейся к нему шипящей, как рассерженная кошка, Латифой…
И вскоре снова звучал гипнотизирующий квазидовский — нет, уже не его, а чей-то ещё — голос; всё шире и шире, окончательно теряя и без того призрачно-туманные берега, разливалась сверкающая мириадами лучезарных слов эпическая река; всё невозможней становилось утихомирить полюбивших вольно-безбрежную размножизнь героев, и заблудившийся, потерявший даже тень контроля над ними повествователь, махнув мокрой рукой, отчего далеко-далеко разлетелись сверкающие капли, сосредоточился на философско-поэтических интерлюдиях, знаменующих две главные фазы жизни и по-простому именуемых «Пространствие» и «Оплыв»…
— А о чем всё-таки твой роман, Квазид? Если в двух словах… — почти застенчиво спросил Пончо, и Лактанций изумлённо уставился на него.
— В двух словах? Хм-м… — пожевал губами Квазид, любивший как раз всё сложное и неоднозначное. — Видишь ли, после любого моего ответа можно будет спросить — а о чем твой роман на самом деле?
— И о чем же твой роман на самом деле — на твой взгляд, разумеется! — подыграл Лактанций.
— Так я же ещё не ответил… Хотя ладно! Для меня лично… — он обвёл друзей взглядом, выражающим некоторое сомнение в том, стоит ли им доверить то замечательное слово, которое он намеревался произнести, но, прочтя на всех лицах полнейшее внимание, кивнул и соблаговолил. — Для меня лично — о невозможности.
Эффект был рассчитанно-поразительный, но не без неожиданности: Лактанций, как и предполагалось, удивленно вздернул кустистые брови, а потом нахмурился, соображая; отлично изучивший несколько театральную квазидовскую манеру орденец едва усмехнулся; зато Пончо вдруг как-то померк на несколько мгновений, вжался в себя, словно мяч, из которого мгновенно выкачали воздух, и нечто вроде ужаса промелькнуло и погасло в его тёмных глазах. Впрочем, через несколько секунд он спросил как ни в чем не бывало:
— О невозможности? Какой именно, словомел? Невозможности бывают разные! Вот я помню, одна сладкая вдовушка…
— Пончо-о… — нежно пропел Рамон, взгляд которого обещал пофигисту хорошую трёпку, если он не заткнётся, и тот благоразумно пробормотал что вроде «ладно, в другой раз…»
— Невозможность, — произнес Квазид, и его толстое лицо озарилось огнём вдохновения, — это, друзья мои, как… гирлянды мха, вырастающие на дереве любой возможности! Как прозрачная упругая стена между тобой и миром, по которому путешествует твоя жизнь!