И ещё раз, напоследок, звучал гипнотизирующий квазидовский — нет, уже не его, а чей-то ещё — голос; куда-то в безбрежность разливалась сверкающая мириадами лучезарных слов эпическая река; Рамон, весь обратившись в слух, под завораживающий речитатив Квазида исчезал глазами в пустом окне. А там…
— Мне пора, — с трудом проговорил Силеус, поцеловав сонную теплую Джайю. — Надо ехать.
— Ну-у, — не открывая своих чудесных глаз, в полусне она по-детски выпятила губы и повернулась набок. — Куда ты…
— Как всегда.
Джайя вздохнула с жалобным полузвуком и через пару секунд уже крепко спала, разметав руки и волосы по подушкам.
В полумрак прихожей из зашторенных окон холодно цедился отрешенный утренний полусвет, и Силеус, наспех освежив лицо, уже взялся за дверную ручку, чтобы, крадучись, выскользнуть из Незаметных Покоев, как вдруг странное дежа вю остановило его. За дверью, он помнил, был беззвучный ковровый коридор — но почему-то к этой же самой двери, стараясь не топать, он же поднимался в предутренний час по узкой грязной лестнице, осторожно звякал ключом и, войдя, прислонялся к стене и надолго замирал в горестном изнеможении. Иногда через полчаса он всё-таки тихонько разувался, проходил и, стараясь не скрипеть пружинами, опускался в кресло рядом с кроватью и долго смотрел. Иногда, так и не отважившись, уходил, стараясь не греметь замком и ботинками. Что за…
…Бесконечный прохожий в тёмной прихожей
завозился опять — а Ты спишь, как сурок.
Монотонно часы свой долдонят урок,
в полумраке ленивом мерещатся рожи,
и, наверно, давно завел носорог
портфель из крокодиловой кожи…
Пусть не Ты насмехаешься — вечность сама.
Но к Тебе коридор и за ним полутьма
полустёрты моей неприкаянной тенью,
бесполезно и жутко сходящей с ума,
как герой бесконечного стихотворенья
о любви, за которой повсюду — зима…
Это странное чувство: многолюдный вокзал —
а никто не встречает. Перрон, снег и урна.
Приближается поезд, жить скучно и дурно,
в предрассветные сумерки пяля глаза.
Никого нет страшней себя в зеркале залы,
где душевная старость подходит, сказав:
«Одиночество жизни!» …Рука на подушке,
неизвестность былого, надежд седина…
Закатилась под стол серых ниток катушка.
Достаются рассвету остатки вина.
Тихо плачет бездомная мышка-норушка…
Дверь открыта в безлюдные времена.