— Верно! А то как маслом на хлебе размажут, и вовсе искать его не захочется, рот-то!
— Искала задница штаны, нашла — и утонула…
— Зря пьёте, — подойдя, без улыбки ответил юноша. — Мало ли кто ночью сунется…
— Ишь какой рассудительный молокосос, а? Бьюсь об заклад, 41-й, он уже отличает фуй от пальца! И знает, чем именно пользовать свою малышку!
— Эй, полегче там, — вмешался 37-й, — видишь, малец уже за меч схватился… На вот, расслабься, не помешает… Ну как хочешь, а мы тяпнем ещё по чарочке… Сам посуди, — он стал загибать пальцы под одобрительный гомон, — из горящего Шаммураммата вырвались? Вырвались. От трёх князей на заставе отбились? Отбились. Летучих коней своих сберегли? Сберегли. Видать, волшебник Олэген на небесах свечку за нас держал — целых три повода выпить! Да и мужики мы крепкие, — он подмигнул остальным, — рукастые, жалко, баб нет на нашу крепость, одни лошадки…
— Пеноморфы не кони, — упрямо тряхнул головой юноша, — и завтра нас ждёт кое-что посерьёзнее, да и ночь вся впереди…
В ответ загалдели и заворчали.
— Заладил — ночь, ночь!
— По ночам да со свечам мы с милашкой чам да чам…
— Ты ещё Легенду о Голоснежном вспомни!
— А это что за зверь, мать твою?
Все затихли. Стал слышен равнодушный треск пламени — кто-то невидимый сверху, через беззвёздные пробоины в крыше, безжалостно рвал его живую прозрачную материю на яростно вьющиеся лоскуты, рассыпаемые на искры, увлекаемые куда-то и истребляемые жадной тьмой… И тут же вместе с этим молчанием и треском ввалилось, как расшибающий пинком дверь громила, общее лихо — и ссутулило плечи, резче вырезало жёсткие складки у ртов, приковало задумавшиеся глаза к огню. Там, внутри, корчился в судорогах вешаемых, захлёбывался кровью зарезанных, истекал воем заживо сжигаемых оставленный старателями мир… Сколько столетий бушевали пожарища и войны? Сколько столетий после той, самой страшной, о которой принято было говорить только языком Предания… Никто не хотел помнить об этом — и больше всего они, старатели, отказавшиеся даже от своих имён, чтобы ни человек, ни колдун, ни дух не мог пойти по их следу и перехватить путеводную нить из клубка Судьбы…
— Потому и пьём, — мрачно подытожил невысказанное 41-й, самый старший из всех, и согласное качание голов было ему ответом. Потом он улыбнулся:
— А про Голоснежного рассказать не грех, легенда красивая. Слушайте.
Старатели придвинулись поближе, заворочались, устраиваясь поудобнее, — ведь всегда приятно в жарком кругу дружеского костра, надежного спутника во всём безумном мраке мироздания, послушать живое душевное слово. Кто первый произнес его, кто что изменил или добавил, правды там больше или выдумки — какая разница!