— Рассказывают так. Дело было почти сразу после Конца Света, в одном из немногих уцелевших городков на высокогорье — может быть, даже в этом, почём знать? (кто-то хмыкнул) У правителя городка — назовём его князем — была дочь, красоты — неописуемой… Увидев её, несколько молодых людей лишились рассудка, поэтому отцу ничего не оставалось, как запереть красавицу в башне и замуровать двери, чтобы никто не мог добраться до неё снаружи. Лишь один потайной ход вел из покоев князя, им пользовались он сам и служанка, девушка хоть и не такая ослепительная, но тоже прехорошенькая, только немая. Князь был не слишком богат… и башня не слишком высока, поэтому окна были узкие, голову не просунуть, настоящие бойницы, а не окна! Ходили слухи, что дочку под охраной иногда выводили гулять, но где и когда — никто не видел. В общем, красавице жилось несладко…
— Замуж-то, раз блуда опасался, не судьба было выдать? Зачем же девку-то мучить?
— А где ты после Конца Света найдешь подходящих женихов? Он же всё-таки князь, хоть и маленький! Искал, наверное — а пока дочь взаперти и держал!
— Всё равно садюга.
— А по мне — заботливый отец и рачительный хозяин. Кто же знал, чем всё обернется… Короче говоря, подобрали жители в ту пору на окраине городка пришлого. Загнанная лошадь лежала неподалеку, и в её мёртвых глазах стоял ужас. Когда юношу — а это был, само собой, очень красивый юноша! — привели в чувство, умыли, накормили, стало ясно, что он знатного рода, образованный, умеет хорошо говорить…
— Языком чесать мы все умеем… — засмеялся 34-й, а за ним и остальные.
— Не-ет, я не об этом! Когда юноша очухался, он — хоть память у него отшибло ну просто начисто! — так длинно и изысканно благодарил местных, что они сразу потащили его к князю, так как других благороднорожденных в округе не было.
— Нобиль, значит… — простуженно просипел 30-й. — Дальше ясно! Жених, любовь… У нобилей всегда такие истории, хоть сами они — уроды, да ещё и кровопийцы… Моих, вон, жену-то с дочкой…
— Не угадал! Князь поначалу принял юношу довольно холодно — что мог дать ему или его дочери беглец из разрушенного мира, пусть даже беглец самых благородных кровей! Но тот оказался смышленым, знал толк в разного рода грамоте — что по хозяйству, что по закону, — и князь заодно посадил писать его историю своего, то есть княжеского, рода: рассказывал по вечерам, и тот записывал начёрно, а потом и набело, добавляя разные изящные подробности…
— Постой, у этих, древних то бишь… У них же машинки какие-то для записи были! И голос, и морду тебе сама зарисует в лучшем виде…