– Что вам угодно? – спросил Манчино, который мысленно шлифовал свои стихи.
– На овощном рынке. Вы там стояли на возвышении, на капустном бочонке…
– Баллада о вещах, какие я знаю, – сказал Манчино. – В ней три строфы и, как положено, краткое послание.
– …и пели, – упрямо продолжал немец. – А девушка, что прошла мимо…
– Тихо! Тихо! Слушайте! – вскричал мастер-камнерез за соседним столом, да так зычно, что брат Лука, по-прежнему склоненный над своими геометрическими чертежами, вздрогнул от испуга. Трактирщик, аккурат собиравшийся наполнить вином оловянный кубок немца, замер с поднятым кувшином, будто изваяние.
Манчино взобрался на стул. Тусклый свет лампы озарил его изрытое морщинами лицо. Тишина кругом, только в дымоходе словно бы жаловались и плакали грешные души. И он начал:
Я знаю – по коре – деревьев стать,
Я знаю хитрость, что цыган сражала,
Я знаю: в слугах барина видать,
Я знаю боль, удар, укол кинжала,
Я знаю шлюх, как жизнь их унижала,
Я знаю облик папы, как тебя,
Я знаю честь, познал позора жало,
Я знаю все, но только не себя.
Трактирщик опустил кувшин, ставший вдруг непомерно тяжелым. Мастера-камнерезы сидели, точно два усталых титана, глядя в пол, на деревянные свои башмаки, один подпер рукой подбородок, другой – лоб. Брат Лука поднял свою ученую голову и, сам того не замечая, постукивал мелком в такт стихам. А Манчино продолжал:
Я знаю вина по оплетке их,
Я знаю, в чем у чудаков потреба,
Я знаю праведность и грех других,
Я знаю птиц – так петь и мне бы,
Я знаю плесень на кусочке хлеба,
Я знаю то, что людям должен я,
Я знаю ад, я знаю рай и небо,
Я знаю все, но только не себя.
Я знаю в супе плавающих мух,
Я знаю палачей – бежал, не скрою,
Я знаю каждого сарая дух,
Я знаю, что в словах: «Любой ценою!»,
Я знаю талеры – имел порою,
Я знаю плен красы, ее любя,
Я знаю хмель, знавал забвенья долю,
Я знаю все, но только не себя.
О люди, я познал судьбы теченье,
Я знаю смерть, что рыщет, все губя,
Я знаю жизни взлеты и паденья,
Я знаю все, но только не себя.
– Это было послание, – сказал он и спрыгнул со стула. – In nuce[17] в нем содержится все, что я имел сказать об этом предмете, а три предшествующие строфы были излишни, как вообще львиная доля того, что слетает с губ и выходит из-под пера стихотворцев. Но мне это простительно. Я трудился ради ужина.
Хозяин стряхнул оцепенение и поставил кувшин с вино санто перед Манчино.
– Я, как известно, в изящных искусствах не силен, – сказал он. – Но по выражению лица досточтимого брата Луки, а он, слава богу, профессор, вижу, что стихи ваши весьма изрядны. Хотя насчет того, что вы, мол, узнаете вино по оплетке, трактирщикам рассказывать не надо бы. Тут вы приврали. Впрочем, о таком пустяке далее и говорить не стоит. Пока что отведайте-ка вот этого.