Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед (Рот) - страница 218

. А скрепила нашу дружбу взаимная симпатия к новым работам друг друга. Различия в наших биографиях и профессиональных успехах не затемнили сходства наших недавних приступов самокритики. Независимо друг от друга и перед лицом разных проблем каждый из нас начал воспринимать «барахло» не просто как любопытную тему с сильным потенциалом скрытых смыслов, к которой мы оба естественным образом тяготели, но как самостоятельный инструмент, как безыскусный эстетический инструмент, открывающий доступ к изобразительному стилю, лишенному сложностей, которые мы так привыкли ценить. О том, что могло бы нам дать подобное самоотречение, оставалось лишь гадать, причем тревожное предчувствие неудачи не было полностью вытеснено эйфорией, какую обычно вызывает резкая смена творческого маршрута, по крайней мере на ранних стадиях эксперимента, когда ты еще не вполне понимаешь, что´ делаешь.

Примерно в то самое время, когда я уже не вполне понимал, что делаю, злорадно упиваясь ложью Никсона, или совершая поездки в Зал славы в Куперстауне, чтобы окунуться в бейсбольный мир[127], или совершенно серьезно увлекшись идеей превращения мужчины вроде меня в женскую грудь, что заставило меня прочитать гору литературы по эндокринологии и по устройству молочных желез, Филип тоже уже не понимал, что делает, когда начал рисовать в стиле комиксов, размещая пузыри со словами над куклуксклановцами в остроконечных колпаках с прорезями для глаз и с сигарами во рту, рисующими автопортреты в комнатушках, заваленных обувью, и часами, и старыми утюгами, какими пользовались еще Матт и Джефф[128].

Как‐то за ужином Филип преподнес мне серию иллюстраций к «Груди», нарисованных на листах бумаги вскоре после выхода книги в свет. А за пару лет до того, когда я писал «Нашу шайку» и показал Филипу несколько глав в рукописи, он нарисовал серию карикатур на Никсона, Киссинджера, Агню и Джона Митчелла[129]. Над этими карикатурами он работал куда более увлеченно, чем над иллюстрациями к «Груди», и даже одно время носился с идеей опубликовать их в виде книжки под названием «Бедный Ричард»[130]. Восемь рисунков, вдохновленных романом «Грудь», стали просто спонтанной реакцией на понравившееся ему литературное произведение. Эти рисунки не имели никакой иной цели, кроме как позабавить меня, – и цель была достигнута!

С моей точки зрения, его карикатурные изображения тучной груди, в которую необъяснимым образом превратился профессор Кепеш, – несчастный Кепеш в виде одинокой молочной железы, которая пытается установить контакт с внешним миром посредством соска, неявно соединившего в себе свойства бессловесного разбухшего пениса и любопытного носа, – смогли выразить острое одиночество Кепеша, оказавшегося в унизительном состоянии, и в то же самое время саркастически передали весь комизм попыток Кепеша разобраться в постигшем его жутком превращении. Хотя эти картинки для Филипа были не более чем приятным развлечением, его склонность к сатирическому высмеиванию личных невзгод (тот же прием снижения романтичной жалости к себе поражает нас в «Записках сумасшедшего» и «Носе» Гоголя) столь же мощно проявляется в образах этих карикатур, как и в тех его полотнах, где его собственные пагубные привычки и напрасные попытки исправиться эпически представлены бутылками виски, и сигаретными окурками, и замученными бессонницей неудачниками. Возможно, он просто забавлялся, но смысл его забав был в выборе особой перспективы, с помощью которой он у себя в студии стремился вывернуть наизнанку свою биографию художника и изобразить, без риторических экивоков, тревожность своего реального существования как человека. Так совпало, что Филип, который умер в 1980 году в возрасте шестидесяти шести лет, изображает себя в последних картинах человеком, претерпевшим гротескное превращение – не в мыслящую отторгнутую половую железу, но в циклопически раздувшуюся звероподобную голову, отрезанную от тела и лишенную признаков пола.