Эта книга тысячи удовольствий предлагает наибольшее удовольствие в виде этих писем и наилучший ключ, с помощью которого можно отомкнуть замечательный ум Герцога и войти в бездну треволнений героя Беллоу, когда рушится его жизнь. Эти письма свидетельствуют о его отчаянии, они – подмостки интеллектуального театра, спектакля одного актера, где от него менее всего ожидаешь, что он сыграет роль шута.
«Планета мистера Сэммлера» (1970)
«Быть может, мы просто безумцы?»[136] Свифтовский вопрос. Свифтовская нотка слышится и в лаконичном ответе Сэммлера: «Тому полно доказательств».
Когда я читаю «Планету мистера Сэммлера», роман напоминает мне «Путешествия Гулливера» – непреодолимым отчуждением героя от Нью-Йорка 1960‐х годов; укоризной, которую он и его история бросают морали тех, чье «сексуальное безумие» он вынужден лицезреть; гулливеровской одержимостью героя физическими аспектами человеческого бытия, человеческой биологией и испытываемым им почти мифическим отвращением к человеческому телу, его внешнему виду, его функциям, его потребностям, его удовольствиям, его выделениям и запахам. Также присутствует постоянная тревога об уязвимости собственного телесного существования. Слабый, изгнанный из родных мест беженец – жертва ужасов Холокоста, чудесным образом спасшийся от нацистской бойни, выбравшийся, с одним уцелевшим глазом, из кучи еврейских тел, умерщвленных немецкой расстрельной командой, мистер Сэммлер воспринимает как наиболее ошеломляющий удар по общественному доверию – исчезновение в большом городе гарантий безопасности и распространение среди уязвимых людей паранойи, взращенной на почве страхов и сеющей всеобщее отчуждение.
Ибо не только отвращение, но и страх подрывает веру Сэммлера в род человеческий и угрожает пошатнуть его толерантность даже в отношении самых близких ему людей – «этих душ… источающих безумие… экстремизма и фанатизма человеческой природы». Отойдя от робинзон-крузовской авантюрности искрометных жизнелюбов Оги и Хендерсона и описав, в виде мрачного фарса, супружеское предательство, жертвой которой стал ничего не понимающий гений Герцог, Беллоу в дальнейшем позволяет своему раздумчивому воображению постичь одно из величайших предательств на свете – во всяком случае, величайшее в глазах беженца-жертвы Сэммлера, с точки зрения его свифтовского отвращения к шестидесятым годам, – предательство идеалов цивилизации обезумевшим родом человеческим.
Герцог в миг жесточайшего разочарования признается себе: «Понять это невозможно!» Но несмотря на всю оксфордскую сдержанность старого Сэммлера и благоприобретенную им бесстрастность, в кульминационный момент его приключений – когда он становится свидетелем распущенности, беспорядков и беззаконий, царящих в его яркой эксцентричной семье и вне ее, а также на улицах Нью-Йорка, в подземке, в автобусах, магазинах и студенческих аудиториях, – признание, через силу исторгаемое им (и я прочитываю эти слова как девиз всей книги), носит более разрушительный характер: «Я просто в ужасе!»