«Как грустно, – говорит Ситрин, – становится от человеческой глупости, мешающей нам понять главные истины»[137]. Но он любит человеческую глупость, как любит о ней рассказывать, и это доставляет ему наибольшую радость в жизни. Вот еще: «Когда… я возвышусь… над всем… тщетно и случайно человеческим… и достигну высших миров?» Высших миров? Где Ситрин будет пребывать – где Беллоу будет пребывать – без тех человеческих случайностей, что управляют супердрамой мира земного, стихийной супердрамой, коя есть земное желание славы (явленное в фон Гумбольдте Флейшере, неудачливом и душевно недоразвитом двойнике удачливого душевно здорового Ситрина – Гумбольдте, который жаждет и быть высокодуховным, и добиться удачи и чей кошмарный крах выглядит карикатурной пародией на успех Ситрина), богатства (Гумбольдт, Дениза плюс Сеньора, мать Ренаты, плюс брат Ситрина Джулиус, плюс практически все остальные), мести (Дениза, Кантабиле), уважения (Гумбольдт, Кантабиле, Текстер, Ситрин), самого что ни на есть горячего секса (Ситрин, Рената и проч.), не говоря уж о наиболее земном из всех земных желаний, заветном желании Ситрина – неутолимой жажды вечной жизни?
И почему Ситрин так страстно мечтает никогда не покидать сей мир, если не ради сиюминутного погружения в неистовый и сумбурный мир шутовской алчности, который он пренебрежительно именует «идиотским адом»? «Некоторые люди, – говорит он, – настолько реальны, что подавляют мою способность критически мыслить». Как подавляют и всякое желание променять даже толику их порочности на умиротворенность вечности. И где бы еще, кроме как в идиотском аду, его «сложная субъективность» могла найти благодатную почву?
И не этот ли идиотский ад или схожий с ним Чарли Ситрин восторженно увековечивает, наблюдая, как этот ад бушует на улицах, в судах, спальнях, ресторанах, парных банях и офисных зданиях в Чикаго, не этот ли ад ужасает Артура Сэммлера в своем дьявольском проявлении на Манхэттене 1960‐х годов? «Дар Гумбольдта» представляется животворным эликсиром, рецептуру которого Беллоу придумал, чтобы восстановить силы после печальных стенаний и моральных терзаний «Планеты мистера Сэммлера». Это созданная Беллоу веселая вариация Екклесиаста: все суета – ну и прекрасно!
«Зачем ему понадобился Чикаго?»
Гумбольдт о Ситрине: «Почему он с такими деньгами похоронил себя в захолустье? Зачем ему понадобился Чикаго?»
Ситрин о себе: «В тот момент меня захлестнуло одно из моих “чикагских” настроений. Как бы это объяснить?»
Ситрин о себе как чикагце: «Я чувствовал все возрастающую и крепнущую потребность рассмеяться – явный признак моего интереса к новому, моей американской, чикагской (а также личностной) тяги к сильным раздражителям, к несообразностям и крайностям».