Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед (Рот) - страница 292

В свое оправдание, впрочем, спешу заметить, что воспоминания о таких обыденных вещах, как велосипедный багажник, отнюдь не малозначительная особенность моего призвания. Мне как романисту всегда очень помогало рыться в собственной памяти и находить там тысячи и тысячи подобных мелочей. И как бы невероятно это ни казалось, я всегда испытывал страсть к подробностям местного быта – я был буквально зачарован такими, на первый взгляд, знакомыми, даже безобидными предметами, как дамская лайковая перчатка, или тушка цыпленка в окне мясной лавки, или флажок с золотой звездочкой, или наручные часы «Гамильтон» – согласно рекламе в местной ювелирной лавке «Папа Эвримен Элизабет», «лучшие часы, когда‐либо выпущенные в этой стране, роскошные часы американского производства – однозначно!».

Я уже сказал, что такая страсть к деталям, к гипнотизирующим подробностям материального мира, в котором мы живем, лежит в основе задачи, которую взваливает на себя любой американский романист, начиная с Германа Мелвилла с его белым китом и Марка Твена с его рекой: найти наиболее яркие и запоминающиеся словесные средства изображения даже самых незначительных подробностей американской жизни. Без яркого описания этих подробностей – одушевленных и неодушевленных, – без емкого воспроизведения реальных вещей не существует художественной прозы. Конкретность, беззастенчивое внимание к повседневным деталям, тяга к единичному и глубокое отвращение к обобщениям – вот кровь живой прозы. В умении распутать клубок мельчайших подробностей, из которых состоит отдельная жизнь, в силе выверенной внимательности к мелочам, в предельной осязаемости реалистического романа, ненасытного реалистического романа с его множеством разных реальностей, коренится его беспощадная интимность. А его миссия состоит в том, чтобы изобразить человека во всех частностях.

Я был, следует еще добавить, целиком поглощен этой задачей вплоть до того момента, когда три года назад вдруг проснулся с улыбкой на лице, поняв, что каким‐то чудесным образом, скорее всего во сне, мне наконец‐то удалось избавиться от своего пожизненного господина – навязчивых запросов литературы.

Не буду рассказывать про наш парк, огромный красивый Уиквахик-парк в Олмстеде, про наши лесистые холмы, про пруд, где зимой мы катались на коньках, летом удили рыбу, а в прибрежных кустах обнимались парочки, придя на свидание, – именно туда подъехал на машине дядя Портного Хайми сунуть отступные Элис, дочке поляка-дворника, чтобы та держалась подальше от его сына Хеши.