Но, разумеется, в Ньюарк приезжали не за тем, чтобы весь вечер сидеть на стадионе и слушать эту галиматью. Профессор Финкелькраут[181] сказал мне, что в греческой риторике есть термин для обозначения такой манеры – сначала заявить, что ты не собираешься говорить о чем‐то, а потом, ради сомнительного иронического эффекта, начать об этом говорить, – это называется то ли «паралипсис», то ли «пролепсис»[182]. Поэтому лучше я здесь применю менее классический подход, который даже такая дружелюбная аудитория, как ваша, вытерпит с легкостью, хоть он и не позволяет так умело скрывать свои эмоции.
Прежде чем прочитать вам отрывок из моего романа 1995 года «Театр Шаббата», позвольте сказать пару слов об этой книге и ее протагонисте. Эпиграфом к «Театру Шаббата» взята реплика старого Просперо из пятого акта «Бури», признание Просперо о том, что в последнее время его занимает лишь одна непререкаемая истина – досадный закон неизбежного конца.
«И там я буду думать, – говорит Просперо, – о близости могилы»[183].
Я мог бы назвать этот роман «Смерть и искусство умирания». Эта книга проникнута мотивом краха, проникнута мотивом самоубийства, мотивом ненависти, мотивом похоти. Она проникнута настроением непокорности. И мотивом смерти.
Микки Шаббат отнюдь не живет, забыв о смерти, так, как живут нормальные люди вроде нас с вами. Никто бы не смог с большей готовностью, чем Шаббат, подписаться под таким суждением Франца Кафки: «Смысл жизни в том, что она имеет свой конец».
Мысль о встрече с умершими, о воссоединении с ними почти не отпускает Шаббата. Чем ближе он к мертвым – к своим мертвым, – тем сильнее бьет в нем гейзер мучительных чувств и тем дальше он уходит прочь от безудержного и конфликтного действа своей жизни. Эта книга – свирепое погружение вместе с мертвыми вглубь своей ноющей раны.
Книга объята дыханием смерти – это великая скорбь Шаббата о смерти других и великое ликование о собственной смерти. Тут есть прыжки радости, но есть и прыжки отчаяния. Шаббат научается не доверять жизни, когда его любимый старший брат погибает на Второй мировой войне. Смерть Морти определяет, как Шаббат будет отныне жить. Смерть Морти устанавливает золотой стандарт скорби.
Удар, нанесенный смертью, слишком рано готовит Шаббата к кризисам, возникающим из роковых случайностей. Пятнадцатилетний Шаббат полностью изменяется из‐за того, что невообразимое становится мучительно реальным, все жизненно важное исчезает в мгновение ока.
В этом романе трупы не спрятаны под полом, на котором живые танцуют всю жизнь. Здесь и трупы тоже пускаются в танец. Ни одна смерть не остается незамеченной, как и ни одна утрата. Всякий, кто входит сюда, связан тесными узами со смертью, и никто не избавлен от скорби. В жизни каждого есть утраты, смерть, умирание, упадок, скорбь – и смех! Непреодолимый смех! Всех преследует смерть и повсюду сопровождает смех.