Предоставляю самим читателям вообразить себе критическое наше положение. Описать его нет возможности. Встреча с неприятелем угрожала нам неминуемым пленом. В замешательстве мы не могли придумать ничего лучшего, как своротить с дороги в сторону и поискать защиты в ближнем перелеске.
Не успели еще мы добраться до предположенной засады, как встретили пешего инвалидного солдата с окровавленным лицом и с завязанною щекою. На вопрос мой: откуда он? — солдат отвечал, что был отправлен с экипажем городничего, но французы, отняв экипаж, его самого ранили. «А куда идешь?» — спросил я. «В Смоленск». — «Разве не боишься опять попасть в руки французов?» — «О, мне уж они присмотрелись; назади я видел их многие колонны; удивляюсь, как вы с ними не встретились». — «Иди, спрячься от них с нами». — «Нельзя, мне нужно спешить в Смоленск», — и, сказав это, пошел вперед.
Достигнув непрочного убежища, мы вдвинули в лесок экипажи свои и забросали их ветвями; но к беспокойству своему далеко не так густо, чтобы скрыть экипажи, а с ними и себя, совершенно.
В таком положении оставалась нам одна надежда — надежда на Бога. Одно Божие милосердие могло защитить от бедствий, окружавших нас со всех сторон. Пока еще было светло, мы ежеминутно боялись, чтобы не открыли нас на месте; но как только смерклось, мы успокоились в надежде, что в темноте не заметят нас с дороги, с которой мы своротили, — а дорога была только в нескольких шагах от нас.
Но с наступлением ночи, во мраке ее, мы были поражены ужасом, слыша невдалеке от себя разные крики, отголоски песен и разговоров, свист в дудочки, топот конских копыт, ржание лошадей, мычание коров, блеяние овец и проч, и проч. Ночь была тихая. А как в тишине ночи эхо раздается по лесу, естественно, громче, чем в бурные ночи, — то нам казалось, что этот шум, гам и крик к нам уже приблизились. Не отдыхая ни минуты, мы ходили в темноте по лесу; мрачные мысли и скорбные чувства душили нас, голова горела, кровь приливала к сердцу, и мы едва могли говорить от необыкновенной сухости в горле и на языке. В такой изнурительной тревоге покой нам был необходим; но при сильном возмущении духа, при усталости и истомленности тела благодетельный сон бежал от нас; один сын мой, беспечное и беззаботное дитя, пользовался благодатным его влиянием и, просыпаясь, с детским чистосердечием аукался со мною — не чувствуя опасностей, угрожающих нам.
Соседи мои готовы были, в случае открытия нас, бросить в лесу повозки и лошадей и бежать, куда глаза глядят. Мне же, человеку старому, слабому, с поврежденной ногою и с малолетним сыном, не оставалось ничего другого, как поручить себя покровительству Божию и святой Его воле.