– Отдыхай, Степан Степанович, – поправил бинт на голове разведчика Едрихин. – Ты своё дело сделал, и сделал хорошо. Жаль, что так случилось с твоей группой и с казачьим конвоем. Если б знать раньше… Урок нам на будущее: надо всё предусмотреть и трижды перестраховаться. Учиться нам еще и учиться, как говорит государь. Но одному нас точно учить не надо. Своих не бросаем!
Майор Фукусима Ясумаса, большую часть жизни проводя в Европе, к японским историческим традициям относился с почтением, но без фанатизма. Немецкий орднунг, который он искренне и глубоко уважал, входил в явное противоречие со школами Сото и Риндзай, требующими отстраненности и созерцательности как составной части философии Нихондзинрон – японской теории уникальности. Но сегодня майор отдал себя полностью во власть родной восточной культуре, и в его голове вместо параграфов, уставов и инструкций непрерывно крутилась хокку поэта Мацуо Басё:
Старый пруд.
Прыгнула в воду лягушка.
Всплеск в тишине.
В голове барона сами собой всплывали уж совсем еретические сравнения себя с лягушкой, а старого пруда – с этой огромной дикой северной страной. Ему казалось, что он изучил её до самого последнего камушка, думал, что знает всё про страхи и радости гайдзинов, населяющих эти суровые края. Но то, что он ощущал сейчас, шло полностью и абсолютно вразрез с его накопленными знаниями и устоявшимся мнением. Лягушка прыгнула в пруд, слабый шлепок – и нет её, как будто и не было. А пруд стоит так же, на том же месте, и даже круги по воде маскирует зеленая ряска.
Барон, освобождённый от пут, сидел в кабинете полковника Потапова и уже не менее часа смотрел на огромный, во всю стену, лист белёной фанеры, на котором аккуратно, чёрной тушью была нарисована структура всего японского генерального штаба. Строго засекреченные управления и отделы, не менее конфиденциальные фамилии руководителей и заместителей, их звания, титулы, подчиненность, даже их личные психологические портреты были прописаны сухим канцелярским языком и представляли собой не просто стратегическую информацию. Эти сведения – тайна даже для японского генералитета. Фукусима был осведомлен максимум о четверти изложенного на этом наглядном пособии, свободно висящем в русской контрразведке провинциального Владивостока… А что же тогда за карты висят в Петербурге? Что тогда известно русскому императору? И главное – кто поставляет такие сведения русским? Какой пост он должен занимать в Токио? От этих вопросов мозг барона вскипал, мысли путались, и он с головой уходил в спасительную медитацию. Это был полный, абсолютный и беспощадный дзен, хотя барон знал, что в России простолюдины такое состояние называют совсем другим словом.