Поршневая, как и предполагали, не годилась. Надо было менять. Семен во всем соглашался со Стрежневым, сам же ничего не предлагал.
Федор стал еще угрюмее, неразговорчивей, в каюту к ним перестал заходить вовсе: внук его, не прожив и двух недель, со вскрытием реки почему-то умер. И Федор, отложив все дела, сам строгал и сколачивал на палубе детский гробик. Потом Стрежнев с Семеном видели, как нес он на плече этот белый ящичек лугами, не поздоровавшись, тяжело прошагал мимо катера, сел в лодку и, расталкивая багром льдины, стал пробираться на ту сторону. Стрежнев, провожая его взглядом до середины реки, все думал о странном совпадении, давно подмеченном людьми: исход человеческой души чаще всего приходится на вскрытие реки. Поразил его и сам гробик — маленький, будто игрушка, а назначение — страшное, роковое. За всю свою долгую жизнь видел он такой впервые.
Еще меньше говорили теперь Стрежнев с Семеном — и меж собой. Семена это не тяготило, он по натуре был такой, а Стрежнев окончательно убедился, что эта последняя навигация пошла насмарку.
Нет! Не так он думал уходить с флота! Хотелось по-хорошему, как уходили другие.
На своем родном катере швартовались в затоне на ночевку, и все свободные от вахт с других катеров набивались в кубрик прощаться. Варили уху, сидели до самого рассвета, а потом все шли к капитану на дом... Дарили подарки, передавали катер в другие, надежные руки.
Все делалось честь честью.
«А я что? В затон придется плыть и то на чужом катере, или еще позорнее — уведут на буксире! Перед Анной стыдоба», — думал Стрежнев.
Теперь он уж не ругал и начальника. Жизнь сама сделала все по-другому: умер Яков, прислали этого, Семен надумал уезжать, да и сам я разгулялся, опоздал...
Одно к одному, как нарочно, подобралось...
А ночами все чаще одолевали Стрежнева думы. И почему-то вспоминались больше всего ледоставы или вскрытия реки. Плавания, навигация — реже. Может быть, потому, что весной и осенью — всего два раза в году — весь затон собирался вместе.
По сути дела в затоне и было всего два этих праздника: конец навигации и открытие ее. Был, конечно, еще Новый год...
Теперь Стрежнев как бы обратно плыл по всей своей жизни, туда, далеко — к своей молодости. И не такая уж пустая получалась она, жизнь. Это успокаивало, и хотелось вспомнить все, до самых маленьких мелочей.
Думал он, что вот в затоне перед выходом каравана «размораживали рули». Иными словами, со спуском каждого катера по давней затонской традиции полагалось на борту выпить — отблагодарить ремонтников, подписать акт о приеме судна и готовиться к первому рейсу. Это даже не пресекалось начальством.