Жизнь со смертью визави (Цветков) - страница 24

На первую страницу
чтоб заветных пол-улыбки
вражьей кровью заслужить.
Сшиблись в схватке и — о чудо! —
Изабелла улыбнулась
ослепительной улыбкой, —
не кривит уж больше рот:
пал, пронзённый, дон Алонзо,
не простившися с любимой;
шепчет имя Изабеллы,
умирая, дон Хуан.

Impression

На серо-серебристом красный
объём вытягивает вяло,
но кисть художника разъяла
пространство жизни, и напрасно —
давиться, мучиться безбожно,
до ржавой рвоты, челюстями,
сжимая данное частями, —
то, что в единстве невозможно!
Звучит симфония распада!
И в этом мареве заразном,
средь торжествующих агоний,
вдыхая сладкий опий смрада,
изнемогает ярко-красный
на серо-серебристом фоне.

Ночная гроза

Ты помнишь молний кутерьму
и грома рык неторопливый,
и шелест сада, и во тьму
ударивший обломный ливень,
и урагана вой и плач,
и скрип деревьев там, снаружи
(так в рёве моря слышен мач —
товый священный ужас),
и как с зарёй, когда вдали
крошился гром уже без гнева,
мы приняли из рук земли
в парчу спелёнатое небо?

Статуэтка

На мир лукаво и довольно
глядит фаянсовый божок.
Смеётся он — ему не больно,
что я забыт и одинок.
На книжной полке, где с Платоном
соседствует сухой Флобер,
он слушает заворожённо
музыку инфернальных сфер.
…Его недавно взял я с полки
и бросил с силою об пол,
а философские осколки
метёлкой пыльною подмёл.
И как, спрошу на этом фоне я,
не призадуматься, друзья,
что не гармония — ирония
лежит в основе бытия?

Воскресная тоска

Воскресный вечер. Сигарета
почти дотлела. Под рукой
с метафизической тоской
вздыхает пёс.
Как скучно это —
закат, безбрежность, облака…
(При всём при том и в этом, мнится,
есть привкус жизни, — так, слегка…)
А пёс вздыхает и томится,
и длится, длится, длится, длится
междупланетная тоска…

Некто (возможно, Вальсингам) — Мэри

Верь мне, ласковая Мэри,
мы вернёмся в отчий дом,
не забыв свои потери,
но без грусти о былом.
Мы вернёмся, Мэри, верь мне, —
хмурым, бурым октябрём,
в жидком сумраке вечернем,
под просеянным дождём.
Нас поманит чем-то прошлым,
чем-то большим, чем слова
в сиром садике намокшем
непримятая трава.
Верь мне, ласковая Мэри,
мы вернёмся в отчий дом.
Нас облает пёс у двери,
а потом вильнёт хвостом.
Стёртым грошем пронесётся
солнце мёртвых в облаках.
С лёгким трепетом возьмётся
за кольцо твоя рука…
И тогда звонарь бессонный
в неразгаданной тиши
сердце мне расколет звоном
за помин твоей души!

Бессонница

Щегол стучит в окно,
щебечет, хорохорясь,
и солнце бьёт давно
в гардиновую прорезь.
Две-три строфы к утру
за гордый вызов небу?
То — крохи на пиру
у венценосца-Феба…
И в зеркале мертвец
с лицом сырым, как глина,
мнёт пальцем наконец
огарок стеарина.
Стучит в окно щегол,
проказливая птица,
Следующая страница