Жизнь со смертью визави (Цветков) - страница 25

На первую страницу
щебечет, балабол,
и смерти не боится!

Буря

Как эта буря выдирала
стволы из дёрна и песка! —
как будто жатву собирала
в тот час всевышняя рука!
Как сразу речка встрепенулась
и в берег врезала валы!
И дождь хлестал, и речка вздулась, —
и уносила прочь стволы!
Как рвались спутанные корни
больших деревьев, мшистых пней,
вытаскивая комья чёрной
земли с обрывками червей!
И в тучах вились молний жала,
и солнца свет померк в пыли,
и в корчах билась и стонала
плоть исковерканной земли.

Притяженье земли

Примериваться, взвесить шансы,
топтаться, пятиться назад,
робеть, волынить, не решаться —
и вдруг ступить на мостик шаткий
над бездной, где орлы кружат,
пройти, ловя руками тучи,
и вновь к сухой земле припасть,
и грызть её, и выть в падучей,
кляня её немую власть!

Осень

Заныл октябрь, как зуб,
от патоки тумана.
Метался город-зубр,
петлёй дождя затянут.
И тучи пали ниц
на паутину веток,
стежками грустных птиц
заштопав напоследок
прорехи синевы…
И я цедил в молчанье
настой сырой травы
на мяте ожиданья.

«Я — огонь в полночный час…»

Я — огонь в полночный час,
я — венец, я — чёрный глаз.
Вероломен, златоуст,
всем наполнен, только — пуст.
Мой приход сгущает тьму,
голос — страшен самому.
Я — извечный твой магнит.
Я не тот, кто все они.

Конец лета

Струились в листья капли света
и расплывались по земле.
Но вскачь ещё летело лето —
наездник бронзовый в седле.
И было грустно и привольно
валиться вечером под стог,
и обо всём забыть невольно,
ещё душистый смяв цветок.
Всё говорит, что счастье было,
да через пальцы утекло.
Быть может — сердце вдруг остыло,
быть может — вправду не везло…
На берегу в густой осоке
туман уж осень укрывал.
Наездник бронзовый, далёкий,
с собой в седло меня не взял.

«Вхожу, неслышный, в двери осторожно…»

Вхожу, неслышный, в двери осторожно,
боясь нарушить стоном или вздохом
молитву этих стен, так ждущих целый вечер
твоих шагов.
Но звонкий поцелуй молчанья
здесь ясно отпечатался на всём.
Окно с бездумной верностью хранит
былую тень,
а те хрустальные цветы — твоё замёрзшее дыханье.
Наверно, снежный голубь между нами
взмахнул крылом…

В поезде

Под перебои дремотного стука,
чтоб не заснуть — развлеченье одно:
киномеханик — вагонная скука —
крутит в окошке немое кино.
Вечный кошмар убегающих линий,
в рёбра пространству вонзающих нож!
Город вдали распускает павлиний
хвост семафоров в осеннюю дрожь.
И не сумеют прибавить уюта
запах курятины, хруст скорлупы,
если томительно тянет минуты,
впившись в затылок мой, время-упырь.
Я ли придумал лечить расставанья
жидким чайком от казённых щедрот?
Мне ли впервые в тоске ожиданья
видеть перрона пустой эшафот?
В сумрачном тамбуре хлопает дверца,
Следующая страница