Племянница не могла затворить глаз от любви, отчаяния и сильного воображения.
На другой день обе явились -- одна в виде флюса, другая -- рожи,-- и, не хотя признаться в настоящей причине бессонницы, обвиняли друг перед другом, племянница -- гнев тетушкин, а старуха -- лишнее ядение разварной малины.
Глава XXXV.-- Счастье от кареты.
Насморк прошел, но ничто еще не решено: влюбленные все в прежнем положении, то есть в любви, в беспокойстве и в отчаянии. Лука Андреич чрезмерно хотел ездить в дом к тетке, но не умел этого сделать, думал, думал и ничего не придумал, наконец решил его судьбу дикий камень, называемый голыш, выбитый из мостовой, которого с неделю все бранили, проклинали, но оставляли посреди улицы. Это странно, но точно правда. Все знают, читали и слыхали, что от малых причин рождаются большие происшествия.
Камень родил толчок, а от толчка и вычислить нельзя, что произойти может.
Под Донским было гулянье и достаточный повод городу ехать туда, ездить взад и вперед, людей смотреть, себя показать, ломать у лошадей ноги, у карет колеса и глотать пыль, которая ничем не хуже парижской грязи. Лука Андреич, в прекрасном визави, на сером кургузом цуге, с страшным усатым кучером, с скороходом, егерем и лакеем, богато одетыми, проехав раза два и не видя той, для которой он ходил, ездил и жил, приказал везти себя на Остоженку, перешел Москву-реку на Крымском броду, слышит: "Стой!", смотрит и видит толпу народа, запрудившую всю улицу; посылает спросить, что такое, и получает в ответ, что сломалась карета. "Кто в ней?" -- "Тетка и племянница". Выскакивает из визави, бежит как сумасшедший, кричит: "Ах, Боже мой! владыко мой!", толкает встречного и поперечного; все валится, все раздается, и княжна у ног его, и точно у ног -- вот как.
Карета тетушки была на пассах, наехала на выше означенный камень, толкнулась, пассы обрушились -- и кузов пал на мостовую; тетка, племянница, калмычка, моська, брюнетка и болонская собака венерка остались на своих местах, ничем невредимы, но выйти на свет никак не могли, потому что кузов спустился между дрог и стал на пути недвижим, презирая все силы рода человеческого. Лука Андреич занялся изведением заключенных в сей темнице, давал деньги, помогал сам, но все напрасно, народ прибавлялся: иной подсоблял, другой мешал, некоторая часть зевала сложа руки, а большая насмехалась, говоря громко между собою: "Смотри-ка, какая беда! Не диво, что тут ночуют! ведь экой рыдван! Да что в него и напихали-то! Словно как ковчег. Нет, уж некуда ехать; тут и сиди! Небось лошади-то рады, что ей конец. Словно как в садке! И собаки-то тут... Вишь, вишь, вон калмычка. Уж куда господа-то охотники до всего! Уж затейливы-то, затейливы! Посидят, посидят, да и голод проймет! Жаль, что барышня-то тут попалась, сердечная! Без вины виновата. Смотри, чтоб собаки-то их еще не съели! Чего доброго, пожалуй! Да и калмычка-то пособит: вить они охотники до сырого мяса".-- "Вот, дурачина, захотел мяса у старухи; видишь, кожа да кости".