Глава XXXIV.-- Не в силах.
Лука Андреич и очень познакомился с тетушкою и племянницей. Старая девушка уже давала ему некоторые препоручения, допускала сводить себя с лестниц, шутила над его нерешимостью жениться, просила, если, паче чаяния, когда вздумается, чтоб ей препоручил его сватать. Все эти старые внушения препровождаемы были уверениями о его изящных качествах, о счастьи будущей жены, о благодарности ее и пр. Чего же бы лучше, как при этом случае Луке Андреичу объясниться без затей и сказать тетушке, что душа желает племянницы? Но нет; он, до третьего часа ходя у себя по горнице, говорил в исступлении: "Какая я скотина! люблю, и не смею сказать; ищу счастья и боюсь отказа; был молодец, теперь стал баба. Ходил на штурм, бил пруссаков, турок, поляков, заслужил георгиевский крест. Если б не было во мне страха Божия и почтения к родителям, то бы наложил на себя руки". Полно, Лука Андреич; ложись-ка, батюшка, спать; утро вечера мудреней, возьмешь и эту крепость. Вперед да вперед; коли и кричи "ура!".
Желание нравиться довело княжну даже до угождения. Приметя, что Лука Андреич не охотник до танцеванья и до румян, перестала почти совсем танцевать и румяниться; уделяла большую часть утра на чтение истории, географии и познание России. Она всегда боролась с любовью скромностью и надеждой и, слыша один раз, что ее возлюбленный намеревался через несколько месяцев объезжать родину по деревням, не могла преодолеть действия пораженного воображения, и из обоих глаз покатились ручьи слез. Лука Андреич взглянул, увидел и побледнел, не зная, что думать и что делать. Тетка, от навычки и опытности, тотчас нашлась и стала будто бы с сердцем выговаривать племяннице, что она не бережется и не лечит насморка. Лука Андреич с радостью сему поверил и пристал тут же пенять княжне в большом замешательстве, что она не бережет своего здоровья, не думает о здоровье и хочет быть нездоровой. Княжна принуждена была остальное время утирать поминутно носик, закрыв ротик платком, будто от простуды, и уехать, для лучшего успеха в обмане, ранее обыкновенного домой. В карете начались не вовремя упреки, увещания, утешения, поучения. Тетка бранила и ворчала, племянница плакала и рыдала. Наконец, подъезжая к дому, тетка сказала: "Да полно, сударыня, плакать-то; уймись, ведь все люди узнают, что плакала". Ответ был: "Какая мне нужда! я вижу, что я погибаю, что мое счастье в смерти!" Вышли из кареты и простились сухо; тетка не поцеловала и не перекрестила племянницы, а та не чмокнула в костяные руки. Жалея о княжне, но не хотя по старости сама себе признаться, что она всему была причиной, повторяла часто, лежа на спине: "Господи, уж ли я на то создана, чтоб все хотеть без успеха? увижу ли я когда-нибудь конец? мало ли страдала за себя и теперь еще больна за других". Долго она не могла заснуть от неизвестности, жалости, старости, духоты в комнате, мух, блох и клопов.