— События мая 1968 года сильно повлияли на вас? — поинтересовался Джим.
— Решительным образом! — ответил Фуко. — Это сделало возможным мою работу. Шестидесятые, как феномен, произвели огромное впечатление на меня. Я думаю, революция, начавшаяся тогда, все еще происходит, но в гораздо более спокойной форме.
— Я не могу понять популярность маоизма у французских левых, — заметил Кал. — Китайский путь неприменим на Западе.
Фуко согласился:
— Все правильно. Китайцы слишком упрощенно смотрят на вещи.
— Я недавно читал, что Французская коммунистическая партия продемонстрировала свое негативное отношение к китайскому режиму, — продолжил Кал.
— Я не удивлен, — заметил Фуко. — Они еще находятся под сильным влиянием СССР.
Дэвид резко повернулся к Фуко и сказал:
— Академическая психология и бихевиоризм вызывают у меня самое настоящее отвращение.
— Это равносильно тому, чтобы провести различие между клинической психологией и психиатрией, — прокомментировал Фуко его слова. — Психологией с ее упором на тестирование, психиатрией с ее…
Затем их диалог прервался, поскольку мы достигли парковочной площадки, находящейся у подножия каньона. Фуко дружелюбно попрощался с компанией молодых мужчин. Когда мы сели в машину, я не сдержался и сказал:
— Мишель, здесь многие из нас просто влюблены в вас. Вы должны почувствовать, что мы очень благодарны вам за вашу работу и те знания, которые вы подарили нам.
Его явно застали врасплох мои слова. Он с недоверием посмотрел на меня, но все-таки поблагодарил сдержанно.
Позднее во время обеда с несколькими преподавателями Мужского колледжа Клермонта Фуко, все еще находившийся под впечатлением от поездки в Медвежий каньон, был любезен и общителен. Профессор истории попыталась завести с ним разговор на тему своей специализации, военной истории Америки начала девятнадцатого века. В конце концов она сдалась, неспособная обсуждать ничего более, и поинтересовалась его впечатлениями относительно путешествия в Долину Смерти.
Он ответил:
— Это был величайший опыт в моей жизни.
После обеда я отвел Фуко в мой офис в Высшей школе Клермонта. Я объяснил ему, что в течение моих первых нескольких лет здесь, когда становилось слишком холодно в горах, мне и Дэвиду вместе с нашими собаками приходилось спать в нем. Мы были слишком бедны, чтобы позволить себе квартиру. Однажды утром мы проспали, и секретарша обнаружила нас голыми на полу. Фуко здорово рассмешила моя история.
Я показал ему рукопись моей недавно законченной книги «Излишества и ограничения в эпоху Просвещения». Он выразил свое одобрение, но ничего более.