— О, доверься мне, Сонте, — молил он.
Он скользнул языком по ее трепещущему животу вниз. Им обоим вдруг почудилось, что ветер за стенами дома стих, и сверчки умолкли, и даже ближняя гора затаила дыхание.
Решительным плавным и нежным движением — он будет помнить об этом всю жизнь! — Данду приподнял щиколотки Сонтейн и широко раздвинул ей ноги. Она шлепнула его ладонями по лицу. Это не было похоже ни на осмотр ведуний, ни на приставания других мужчин. Но он смотрел в нее, а она не могла наблюдать, как он смотрит. Она думала лишь об одном: что она лежит перед ним нагая, дурно пахнет, потому что у нее там все мокрое, и что он разочарован ее видом, и еще: будет ли ей больно?
Данду, нависнув над ней, целовал ее живот. Он терпеливо ждал. Ее позволения.
Медленно, медленно она разом выдохнула, слегка вздрогнув в конце. Он ждал, прижав губы к ее животу. Она сделала глубокий вдох, потом другой, а потом, раз он не предпринимал никаких пугающих действий и она ощущала на своем теле лишь его ласковые руки — не цепкие пальцы безумца, а спокойные и уверенные ладони, она успокоила себя: все в порядке.
Как только Данду почувствовал, что она расслабилась, его язык скользнул в нее.
Сонтейн обхватила его голову и, подняв высоко бедра, крепко прижала их к его лицу и затряслась, быстро ерзая вверх-вниз по его переносице, покуда у него не заболела шея и его язык не оказался зажатым в ней, а потом она перестала трястись, тяжело дыша и едва не расплакавшись от избытка переполнявших ее чувств.
Они разлепились, как два куска лейкопластыря, оба были в шоке.
У Сонтейн сердце бешено билось, до боли в груди. Она привстала на локтях, не обращая внимания на свою наготу, безмерно счастливая. Ей захотелось, чтобы он прижался к ней и обнял.
— Данду!
Он взглянул на нее, все еще лежа между ее ног. Его лицо было перекошено от ужаса.
— Сонте… это… так полагается… делать?
* * *
Вот почему отец заставил его поклясться, что он отнесется к ней с уважением.
«Не заставляй ее насильно, не пугай ее, Данду! Обращайся с ней подобающим образом. Она же дитя моего друга». Но откуда ему было знать, что его неповиновение обернется таким катастрофическим наказанием? Он ни разу в жизни о таком не слышал. Но в конце концов, ее грудь после многих месяцев любовных игр оставалась неоскверненной.
— О, нам не надо было так делать! — стонала Сонтейн. — Погляди, что я наделала, о боги!
Ее милая мягкая штучка лежала между стопкой старых газет и разбитой лампой, сохранившейся с тех давних времен, когда его мать их коллекционировала. Он протянул руку и неуверенно погладил выпавшую пусю.