Тут за окном показался мистер Уэстон, очевидно, проверяя, как идет разговор. Жена взглядом пригласила его войти и, пока он шел, добавила:
– А теперь, Эмма, милая, прошу вас: говорите и держитесь так, чтобы у него отлегло от сердца и чтобы он остался доволен этим союзом. Давайте обратим его внимание на все хорошее, в конце концов, мисс Фэрфакс – девушка замечательная. Партия не самая завидная, но ежели мистер Черчилль на нее согласен, то с чего возражать нам? А ему, Фрэнку, можно сказать, очень повезло найти невесту со столь твердым характером и ясным умом – именно такой я всегда мисс Фэрфакс считала и считаю по-прежнему, даже несмотря на это единственное, но крупное отступление от строгих правил. Но в ее положении даже сию ошибку многое оправдывает!
– Очень многое! – с чувством воскликнула Эмма. – Ежели и бывает положение, в котором женщине простительно думать только о себе, то это положение Джейн Фэрфакс. О таком даже можно сказать: «Не друг тебе – весь мир, не друг – закон»[17].
Когда вошел мистер Уэстон, Эмма улыбнулась и воскликнула:
– Что за шутку вы со мной сыграли, честное слово! Это вы так хотели подразнить мое любопытство и проверить, как я умею угадывать? Ну и напугали же вы меня. Я уж было подумала, что вы половины своего состояния лишились. И вдруг прихожу – а тут!.. Вам не соболезнования надо приносить, а поздравления! Мистер Уэстон, от всей души поздравляю вас с тем, что вам в невестки достанется одна из самых очаровательных и достойных девиц в Англии.
Обменявшись взглядами с женой, мистер Уэстон понял, что Эмма не шутит, тут же воспрянул духом и весь преобразился, а в голос его вернулась привычная бодрость. С благодарностью крепко пожав ей руку, он пустился рассуждать об этом предмете так весело, что сомневаться не приходилось: еще немного времени, немного мягкого убеждения, и он начнет рассуждать о помолвке исключительно с удовольствием. Его собеседницы говорили лишь о том, что могло оправдать в его глазах безрассудство и смягчить его возражения, и к тому времени, как они обсудили это все втроем, а затем еще раз вдвоем, пока мистер Уэстон провожал Эмму в Хартфилд, он совершенно примирился с новыми обстоятельствами и почти уверился, что Фрэнк принял лучшее решение в своей жизни.
«Харриет, бедная Харриет! – мучилась Эмма, не в силах избавиться от этих горьких мыслей. Фрэнк Черчилль и с ней самой обошелся очень дурно – дурно во многих отношениях, – но злилась она на него не за его проступки, а за свои собственные. Думать о том положении, в котором оказалась Харриет, было невыносимо. Бедняжка! Во второй раз она стала жертвой ее заблуждений и обманчивых надежд. Пророческими оказались слова мистера Найтли: «Эмма, вы были ей плохой подругой». Она причиняла Харриет один лишь вред. Правда, в этот раз, в отличие от прошлого, можно было хотя бы не винить себя за то, что без нее у Харриет не возникли бы злосчастные чувства – Харриет сама, без намеков Эммы, признала свое восхищение Фрэнком Черчиллем и свое предпочтение ему. И все же Эмма чувствовала себя виноватой за то, что поощряла увлечение, которое могла бы усмирить. Она могла бы сдержать силу этих чувств. Ее влияния бы хватило. И теперь она знала, что следовало тогда им воспользоваться… Эмма думала, что рисковала счастьем подруги безо всяких на то оснований. Здравый смысл подсказал бы ей, что не стоит поощрять Харриет в ее мыслях о Фрэнке Черчилле, что вероятность взаимных чувств ничтожно мала. «Но здравого-то смысла как раз, – подумала она, – мне и не хватает».