(мать и отец) знают, что он здесь. Но есть ли у них деньги? Ah, no (увы, нет).
– И как только родители могут такое пережить?
Коротышка был предельно честен.
– Они просто не думают об этом, – сказал он.
– Нет, ты слышала это, Мари?
– Что? – Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… – Ну да, не думают.
– А если ренту все же заплатят – ну, потом? – поинтересовался Джозеф.
– Тогда тела снова захоронят, – сказал смотритель, – на столько лет, за сколько будет заплачено.
– Прямо вымогательство какое-то… – пробормотал Джозеф.
Не вынимая рук из карманов, коротышка пожал плечами.
– Жить-то как-то надо, – сказал он.
– Но вы же понимаете, что никому не под силу выложить сразу такую сумму – сто семьдесят песо, – сказал Джозеф, – значит, так вы и держите их на двадцати песо год за годом – хоть десять лет, хоть тридцать. А тем, кто не платит, грозитесь, что упечете их любезную mamacita (мамочку) или nino (ребенка) в катакомбы…
– Ну, жить-то как-то надо, – повторил коротышка.
Пятьдесят один, пятьдесят два…
Мари стояла в центре длинного коридора, и со всех сторон ее окружали мертвецы.
Они стояли и орали.
Они выглядели так, словно вскочили, выпрямились в своих могилах, прижали руки к сморщенной груди, широко раскрыли челюсти, вывалили языки, раздули ноздри – и заорали.
И так и застыли.
И теперь все рты у них открыты в бесконечном крике. Как будто они поняли, что они мертвецы. Поняли каждой порой, каждым иссохшим органом.
Мари стояла и слушала их крик.
Говорят, собаки слышат звуки, которые люди никогда не слышат. Звуки, которые на такое количество децибел выше нормального слуха, что для людей они попросту не существуют.
Коридор просто тонул, задыхался в крике. Криком исходили вывернутые в ужасе губы и страшные ссохшиеся языки. Криком, который не услышишь, потому что он выше нормального человеческого слуха.
Джозеф подошел к одному из стоящих тел поближе.
– Ну и ну… – протянул он.
Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь – считала Мари, со всех сторон окруженная криками.
– Это интересный случай, – сказал смотритель.
Перед ними была женщина – руки вскинуты к лицу, рот широко раскрыт (так что видны совершенно целые зубы), длинные волосы спутаны, а глаза похожи на встроенные в череп голубоватые птичьи яйца.
– Такое иногда случается. Эта женщина страдала каталепсией[73]. Однажды упала она замертво, но на самом деле не умерла. Сердце же у них так и продолжает биться. Барабанчик стучит себе и стучит, но так скрытно, что и не разобрать. Ну вот, значит, ее и похоронили. В недорогом, но очень добротном гробу…