Журналист выслушал всё это с неизменно терпеливым и невинным выражением.
– Но почему зависеть от людей – это так плохо? – спросил он. – Не все люди жестоки. Возможно, – сказал он, – вам просто не везло.
В его языке, сказала я, есть труднопереводимое слово, которое можно объяснить как чувство тоски по дому, которое ты ощущаешь, даже когда ты дома, другими словами – печаль без причины. Именно это чувство, возможно, когда-то заставило его народ скитаться по свету и искать дом, который излечит их от него. Может быть, найти этот дом означает завершить поиски, сказала я, но именно за счет чувства неустроенности развивается истинная близость, и это составляет, если можно так выразиться, историю. Какая бы это ни была печаль, сказала я, ее природа – это природа компаса, и владелец такого компаса вкладывает в него всю свою веру и идет туда, куда тот указывает ему путь, несмотря на явления, которые влекут его в другую сторону. Такой человек не может достичь умиротворенности, сказала я, и, возможно, проживет всю жизнь, удивляясь этому качеству в других или не понимая его, и, пожалуй, лучшее, на что он может надеяться, – это удачно имитировать его, как некоторые наркозависимые понимают, что никогда не избавятся от своих импульсов, но смогут жить с ними, не претворяя их в реальность. Чего такой человек не может вытерпеть, сказала я, так это предположения, что пережитое им не возникло из универсальных условий, но что в нем могут быть виновны определенные или исключительные обстоятельства, а то, что он считал истиной, на самом деле просто его личная удача; так же и зависимый человек, сказала я, не должен верить, что сможет вновь вернуться к невинности, когда он уже получил фатальное знание.
– Где он сейчас, – спросил журналист, – ваш сын, о котором вы говорили?
Я сказала, что он принял решение пожить какое-то время с отцом, а я, хотя без него не то чтобы счастлива, надеюсь, что он найдет то, что ищет.
– Но почему вы отпустили его? – спросил он.
Если уж я дала своим детям свободу, сказала я, то не могу диктовать им условия.
Он кивнул головой, печально соглашаясь.
– И всё-таки, – сказал он, – в какой-то момент вы свободны выбирать, жить вам под дождем или под солнцем. Мы хорошо о вас позаботимся, – повторил он. – Если вы не захотите никого видеть, вам не придется. Но люди ценили бы вас. Я всё еще думаю, что вам просто не везло, – сказал он, – и что, если бы вы пожили в этой стране, ваш опыт мог бы быть иным. Герой вашей книги, – сказал он, – замечает, что сырость, которая была в нем всю жизнь, начинает выветриваться и что это дает ему шанс пожить во второй раз. Но он не может, потому что дома его ждет семья и его дети еще маленькие. И, кроме того, его национальная идентичность – часть его характера, и именно она, как он полагает, стала причиной его успеха. Без нее он был бы таким же, как все остальные, и ему пришлось бы соревноваться с ними на тех же самых условиях, и в глубине души он знает, что ему не хватит таланта победить. Но вы, – сказал он мне, – не принадлежите определенному месту, так что вы свободны поехать туда, куда захотите.