— На войне, — продолжал Чулков, — надо уметь в узком окопе, набитом народом, вот как в этой хате, пройти так, чтобы никого не задеть, а в открытом поле, где, кажется, никого не видно, всех сшибать, иначе тебя сшибут. Ты — или тебя. Таков закон войны.
— Он вас научит. Вы его только послушайте, — крутил головой дядя Вася. — Мудрец, да и только!
— А что, не так? — огрызался Чулков. — Тогда скажи как? Скажи, как им вести себя на войне? Им, юнцам, вчера писавшим сочинения о милой, трепетной Татьяне? Как там, у Пушкина? «Дика, печальна, молчалива, как лань лесная, боязлива». Так или не так?
— Говорить им надо, но не так.
— А как? — допытывался Чулков. — Значит, ты против того, что на войне надо сначала есть мясо, если его положили в котелок, а потом все остальное? В нормальное время добрые люди сначала едят суп, а потом мясо, а на войне все наоборот. Убьют, а мясо останется…
Чулков, наверное, долго бы еще философствовал, если бы вдруг не задрожала от сильного взрыва изба и не посыпались из окон последние осколки стекла. Разрыв был неожиданным и сильным, мы с Петром невольно наклонились, а задремавший Кравчук проснулся. Потом разрывы повторились, но уже дальше.
— Ладно, ложитесь, — сказал нам дядя Вася, — а утром за работу. Много оружия собрано, надо привести в порядок.
Места для нас не оказалось. На полу лежали один к одному. Только у самой двери оставалось незанятое место. Но там было холодно. Дверь не прикрывалась. И все же сон уложил нас у самого порога. Положив вещмешки под головы и рядом с собой карабины, мы улеглись.
Кто-то выходил, кто-то приходил, переступая через нас. Тянуло сквозняком. Я долго не мог уснуть, размышляя над словами Чулкова. Петр тоже не спал.
На рассвете деревню стали методично обстреливать. Разрывы доносились через равные промежутки.
— Ты не спишь? — спросил я Петра, едва очнувшись.
— Думаю.
— О чем?
— Как мы с тобой начали. А ты о чем?
— О том же… Только не начали, а продолжили.
Петр ничего не ответил.
Я вспомнил Павла Александровича, преподавателя литературы, мы его звали Былиною. Как-то он нам рассказывал о войне: как ходил в атаку и как боялся каждый раз. Воевал он в империалистическую солдатом. Больше всего нас удивляла откровенность учителя.
— Все боятся, — говорил нам Павел Александрович. — Только по-разному. Одни все переживания держат в себе и внешне не проявляют никакого беспокойства, а другие не в силах справиться с собой. Суетятся, бегают с места на место, ищут такое место, куда не залетит снаряд, и часто попадают прямо под разрыв. В трудную минуту такие люди поддаются панике, бегут куда глаза глядят, и тогда они на грани безрассудства. Все их помыслы направлены на то, как бы спастись. Они находятся во власти страха.