(АЖ) И что было дальше, до самого освобождения?
(ДВ) Жизнь продолжалась. Я больше не делала ничего необычного. В Марсель ездила лишь однажды. А к нам приезжал Луи Карре и сделал два замечательных наших с Майолем снимка. Это единственные фотографии, где мы вместе. Луи Карре был крупнейшим торговцем картинами и мечтателем. Удивительный человек, который необычайно активно поддерживал и стимулировал искусство во время войны. В 1930-е годы он заинтересовался африканским искусством. Потом, среди всего прочего, открыл галерею на авеню де Мессин. И там он выставлял Клее, Ле Корбюзье, Хуана Гриса, Пикассо, Леже и многих других. Карре приехал в Баньюльс и сфотографировал нас. Эти фотографии – мое возвращение к жизни после шести месяцев, проведенных во Френ.
(АЖ) А фотографии, где вы обнаженная, с длинными распущенными волосами, которые скрывают вас с головы до ног, как Марию Магдалину?
(ДВ) Нет, это Жаме. Как видите, я и теперь с длинными волосами, только они уже не такие густые.
(АЖ) Приближался конец войны…
(ДВ) К нам стали чаще приезжать. Майоль принимал редко, потому что существовала демаркационная линия. А потом до меня дошли сведения о высадке американцев. Я знала, что они наступают. Я знала, что они были уже у ворот Парижа. И я точно знала, что мне нужно ехать туда, чтобы участвовать в Освобождении. Французы должны были возвращаться, а Париж – проявить себя. И я отправилась туда. Поезда не ходили. Нужно было путешествовать пешком или автостопом. В конце концов мне удалось добраться до Парижа. И там, вместе с моими товарищами, мы сделали то, что должны были сделать.
Но, чем ехать на баррикады, мне лучше было бы остаться с Майолем. Потому что он оказался в одиночестве, брошенный всеми в городке, который всегда был к нему враждебен. Сначала, в годы его молодости, потому что он был художником, – и этого ему так и не простили. Потом – потому что стал состоятельным человеком: в глазах крестьян он был неумехой, никчемным человечишкой, босяком. Никто не понял, что немцы, которые к нему приезжали, были интеллектуалами. Там, в Баньюльсе, городке, где не было участников Сопротивления, за исключением одного-двух, в том числе мэра Азема, над ним открыто насмехались. У них было местечковое сознание. И потом его обвиняли в вещах, которых он, разумеется, не делал. Когда я уезжала, все были петенистами, а когда вернулась, у всех на руке были повязки[46]. И эти люди, заскочившие в последний вагон Сопротивления, пришли к Майолю: «Вы принимали немцев!» – «Да, я очень известен в Германии. Больше, чем во Франции. Мой меценат был немцем. У меня уже были неприятности во время войны 1914 года. А сейчас в чем вы меня упрекаете? Я ничего не сделал». – «Мы вас упрекаем в том, что вас посещали немцы». Он объяснял, что это были главным образом художники, писатели, музыканты. Это было чистой правдой, я видела их письма. – «Хорошо, а Брекер?» – «Брекер – это скульптор, с которым я знаком».