В течение двух десятилетий, которые я провел на острове Роббен, она была незаменимой опорой и утешением для меня… Товарищ Номзамо приняла на себя тяжелое бремя воспитания наших детей в одиночку… Она с образцовой стойкостью переносила те преследования, которым подвергало ее правительство, и никогда не отступала от своей приверженности борьбе за свободу. Ее упорство укрепило мое личное уважение к ней, любовь и привязанность. Это также вызывало восхищение всего мира. Моя любовь к ней остается неизменной.
Однако из-за возникших между нами в последние месяцы расхождений по ряду важных вопросов мы вместе решили, что для обоих лучшим выходом будет расставание. Мой поступок никак не связан с обвинениями, выдвигаемыми против моей жены в средствах массовой информации… Товарищ Номзамо может продолжать полагаться на мою безграничную поддержку в эти трудные моменты ее жизни.
Лично я никогда не выскажу сожалений о той жизни, которую мы с товарищем Номзамо пытались разделить. Однако обстоятельства, не зависящие от нас, диктовали другое развитие событий. Я расстаюсь со своей женой без всяких упреков. Я обнимаю ее со всей той любовью и нежностью, которые я питал к ней в тюрьме и за ее пределами с того момента, как впервые встретил ее. Мы расстаемся без взаимных упреков. Дамы и господа, я надеюсь, вы оцените ту боль, через которую я прошел».
Возможно, я был ослеплен из-за тех чувств, которые я испытывал в результате того, что не мог выполнять свою роль мужа для своей жены и отца для своих детей. Но точно так же, как (я был убежден в этом) жизнь моей жены, пока я был в тюрьме, была более трудной, чем моя, мое возвращение для нее тоже оказалось труднее, чем для меня. Она вышла замуж за мужчину, который вскоре бросил ее. Этот мужчина стал мифом, а затем этот миф вернулся домой и, в конце концов, оказался просто мужчиной.
Как я позже сказал на свадьбе своей дочери Зиндзи, похоже, судьба борцов за свободу – иметь хрупкую личную жизнь. Когда твоя жизнь – это борьба (как это было для меня), для семьи остается мало места. Это всегда являлось самой большой моей трагедией и самым чувствительным аспектом сделанного мной выбора.
– Мы наблюдали, как наши дети растут без нас, – сказал я Зиндзи на ее свадьбе. – Когда мы вышли [из тюрьмы], мои дети сказали: «Мы думали, что у нас есть отец и что однажды он вернется. Но, к нашему ужасу, наш отец вернулся и вновь оставил нас одних, потому что теперь он стал отцом нации».
Быть отцом нации – это большая честь, однако быть отцом семейства – это огромная радость. Этого чувства – радости от того, что я отец семейства, – у меня было слишком мало.