В советские времена ему нравилось ездить по большой стране. Он возил студенческие практики смотреть памятники культуры, зодчества, исторические места. У него был что называется «нюх» на интересные места.
Как учёный мой отец работал по утрам. Утром он писал и свою докторскую. Писал всё лето часа по три: с шести до девяти утра. Папа был одновременно жаворонок и человек любого времени года и времени суток. Он часто говорил: «Жизнь и есть величайшая ценность». Ценность ездить, болтать с другом на даче и есть горячую гречневую кашу (у него был собственный фирменный рецепт) с сардельками в хорошей компании друга - историка Валерия Александровича Авдеева, живо обсуждая при этом 1920-е гг.
Папа часто со мной ходил в студенческие театры - Школы-студии МХАТ, ГИТИСА (РАТИ), Щукинского училища. Как он говорил: «Приятно смотреть на молодых».
Он собирался написать книгу о Михаиле Фрунзе, но не успел. Папе были интересны персоны первого ряда и скорее относительно успешные в своих делах: Чингисхан, Феофан Прокопович, Д.А. Милютин, П.А. Столыпин, С.Ю. Витте, М.В. Фрунзе. Даже если их звёзды закатывались, а до того высоко сияли на политическом российском небосклоне.
Дмитрий Юрьевич занимался наукой в свои 72 года с той же надеждой, как грибник верит в свой «белый» на лесной лужайке, системно и с видимым наслаждением. Папа говорил в шутку: «Я теперь востоковед-муалим и на конференции разрешаю себя потрогать -за руку».
Николай Борисов
ПОКА СВЕЖИ ВОСПОМИНАНИЯ...
Таких людей, как Дмитрий Юрьевич, надо помнить, так как они -соль земли. В них воплощается русская духовная культура, русская интеллигенция, и наконец, - тот старый добрый Московский университет, который Герцен называл «средоточием русского образования».
Основа всякой высокой культуры - человеческая личность. Дмитрий Юрьевич был яркой и оригинальной личностью. Он не боялся быть самобытным, непохожим на других. И в костюме, и в манере держаться он производил впечатление городского сумасшедшего. Разумеется, это была лишь видимость. На деле это был человек острого ума и широких знаний. Но при всём том в нем действительно было что-то от древнерусского юродивого. Он не придавал особого значения условностям, не искал чинов и званий и всё, что приходило ему в голову, говорил громко, не оглядываясь по сторонам. В средневековом обществе, где оригинальность считалась признаком безумия, он, и правда, стал бы юродивым. Одним из тех, над кем при жизни потешались и издевались, а после смерти - почитали как святых...
Сын атеистического поколения, он не был воцерковленным православным прихожанином. В его отношении к церкви как организации было нечто дворянское: сочувственное, понимающее - но постороннее. Протопоп Аввакум говорил, что «церковь не в бревнах, а в ребрах». «В ребрах», в душе Дмитрий Юрьевич был христианином православного толка. Он исполнил главную заповедь христианина: творить добро и удаляться от зла. Рассуждая о его кончине, даже самым злоязыкие персоны нашего социума разводили руками и говорили: «Это был человек, который никому не сделал зла».