— Вика ведь не так уж и не права, на самом деле…
Оксана закрыла этюдник, осталось сложить его, отнести к машине и по приезду домой выбросить наброски вместе с воспоминаниями о нелепой и жутковатой поездке.
— Спроси у ста человек, что такое любовь, и получишь сто невнятных определений. Прочти сотню книг и узнаешь те же мысли, в огранке изящной словесности, но даже лучшие из них — это просто слова. Слова — не важны. Значение имеют лишь поступки…
Оксана слепо ощупывала пальцами потертую фанерную поверхность этюдника…
— Вот, наш замечательный заведующий терапией мечется между людусом и прагмой, между тягой к удовольствиям и разумным расчетом, но спроси ты его о любви, он скажет, что это всего лишь гормональная целеполагающая мотивация к образованию парных связей. Нельзя сказать однозначно, что он неправ, вот только на деле от его понимания любви остаются вот такие вот Вики…
— А ты?! Что считаешь ты?!!
Она поднялась, заглядывая Степану в лицо близко, в своей обескураживающей манере…
— Я думаю, — сказал он, — Все сводится к способности себя отдавать…
Тонкий птичий крик разнесся над водой, отразился эхом, расколовшись о Ведьмин палец, и рассыпался по гребешкам водяной зыби солнечными бликами. Оксана поискала глазами чайку над рекой и по вдруг застывшему лицу Степана поняла, что никаких чаек здесь нет и быть не может.
Кричала Вика.
* * *
Она задыхалась от ярости.
Стискивала смешные девчачьи кулаки так, что белели суставы. Злость наполняла сердце легкостью, словно гелий воздушный шарик. Камень, свалившийся с души там, у дурацкого этюдника, прямо под ноги Степану, больше не давил, и вмятину от него залило ослепительно белой яростью. Горячей, как лужица расплавленного олова, которым она с удовольствием бы залила Степану рот, чтобы не лез, куда не просят. Он же заставил ее, просто вынудил оголиться, точно так же, как это сделал тот, первый… Только вместо угроз и уговоров, обещаний, пузырившихся в бокале дешевого шампанского и раскатившихся к утру пыльными катыхами в темные углы холодного номера пригородной гостиницы, прибег к любопытствующему сочувствию, от которого хотелось сбежать не меньше, чем от омерзительной раздвоенности и утраты себя, цельной, размазанной по жесткому сукну дешевого покрывала. По согласию…
Козел!
Ныла поясница, и каждый шаг отзывался колющей болью, которая постепенно охватывала талию обжигающим поясом. Вику трясло от бешенства. Палатка впереди раскачивалась, и осоловелый Сергачев, развалившийся в кресле с банкой пива в руке, походил на пресыщенного удовольствиями скота на палубе собственной яхты: бессмысленный взгляд и брезгливо опущенные углы рта.